– Откуда...

– Ты же помнишь, кто мой отец... Распутин отказывается сотрудничать с важными людьми. Не хочет делиться с областью. Копает под мэра Новосиба... Так что... Если не планируешь таскать передачи или цветочки на могилу, сильно не привязывайся.

Женя уходит, оставляя меня с оглушительной информацией. И я думаю об этом, пока еду в лифте, сажусь в машину, доезжаю до того же самого отеля, где недавно проснулась.

Внутри народу немного и меня словно ждали. Встречают, провожают прямо до номера. И даже открывают. Словно боятся, что сбегу... Но слова Жени не дают сосредоточиться ни на интерьере, ни на убранстве номера. Перед глазами только Борис, который глушит виски.

И я не могу двинуться, не могу говорить, потому что для меня Борис – мустанг... Сильный, свободный, сам решающий, как ему двигаться дальше, даже выбравший себе кобылу. А сейчас вокруг как будто ловцы. Они подбираются, хотят уместить на мне стремена и седло. Покорить. А если не получится, то убить...

И пусть я шла сюда с воинственным настроем, сейчас мне хочется сделать ему приятно...

Я обхожу его сзади, накрываю одной рукой плечо, другой голову. Расчесываю густую шевелюру пальцами, чувствуя, как стремительно меня обволакивает запах... Мужской... Густой…

– Надолго ты уезжаешь?

– Надо в Москве дела порешать... Контракт в Германии заключить.

Я начала разминать его плечи, чувствую, как кожу покалывает, и сдерживаю порыв попросить не уезжать. Я так привыкла к постоянному предвкушению. Надеялась на регулярный массаж. Игру в неприступность. А так, получается, у нас последняя ночь перед расставанием на месяц или больше... И последнее, что я должна сегодня сделать – это массаж...

Я обхожу его по кругу, сажусь в коленях, чувствую на себе взгляд, потом сильно задираю голову, когда он тянет меня за волосы...

– Дразнишься?

Руки сами порхают по пуговицам рубашки, распахивают, и я нахожу взглядом белое пятнышко...

– Нет… Думаю, что будь ты чуть романтичнее, ты бы сказал, что я через выстрел попала в твое сердце...

– Будь я чуть романтичнее, ты сидела бы в коленях у другого ублюдка.

Руки тянутся к ремню, замирают... В голове шумит непонимание, но подсознательно приходит обида... Это оскорбление...

Я вскакиваю.

– Не правда… Мне не нужен ублюдок. Мне нужен тот, кто будет заботиться обо мне и уважать, и любить, и не будет лгать...

Борис встает медленно, снимает с себя рубашку, поражая воображение рельефом мышц. В горле пересыхает, но его слова не дают мне расслабиться...

– Тогда бы за два года ты нашла бы парня, а не ждала своего тирана...

– А ты не думал о том, что я просто люблю тебя?! Что не хочу быть ни с кем кроме тебя... – кричу от обиды... Бегу к двери, и тут же оказываюсь к ней прижатой...

– Женщины очень хотят сделать из жеребцов пони... И как только удаётся, ищут нового жеребца...

– Я не такая...

– Ты хуже, Нина. Ты волчица в овечьей шкуре и очень хочешь меня сожрать... И очень бесишься, когда я кусаю в ответ... И парадокс в том, – тянет он губами по губам, дыханием опаляет, – что ты ждешь этих укусов как воздуха...

– Я мазохистка? Ты это хочешь сказать? – пытаюсь оттолкнуть, но он прижимает руки по бокам и дергает наверх.

– Да... Ты любишь боль...

– А что тогда любишь ты?

– Делать больно... – шепчет он, надавливая на шею руками и окончательно лишая воздуха жадным, животным поцелуем.

16. Глава 16.

Сердце стучит где-то в горле. Глаза закрываются. А руки вместо попытки остановить это безумие, хватают его воротник. Тянут ближе. И поцелуй уже не насилие, а яростная борьба за власть.

Но Борису не нужны соперники, он сразу от них избавляется. И сейчас его соперник я.