Непробиваемый кретин.

— Я позову на помощь!

Он ухмыляется:

— Думаешь, тебе меня одного будет недостаточно?

У меня рот приоткрывается от возмущения, а он впивается в него горячим взглядом. Я снова вижу кончик его языка. О чём с ним, вообще, можно разговаривать?

Я тереблю бриллианты на шее. Евграфов не двигается с места, но продолжает доставать:

— Так тебе же самой хочется. Зачем отказывать себе в удовольствии? — его взгляд прожигает насквозь. Или это у меня снова вспыхивают кончики ушей.

Стыдно признаться, но там, в тёмном холле, его запах, дыхание на шее и руки, скользящие по телу, действительно, вызвали у меня отклик. Пока я не рассмотрела, кто именно меня так нежно трогал.

— Ты льстишь себе, — буравлю обидчика прищуренным взглядом, трясу камнями. — Избавь меня от этого.

Карим лениво смотрит на дорогущие наручные часы, присвистывает:

— Так время перевалило за полночь. Не думаю, что ювелирные реставраторы работают круглосуточно.

— Тогда увидимся утром, — я лезу в сумочку за телефоном и открываю приложение такси. — Я вызову машину.

Программа пишет, что ожидание тридцать минут. Потому, что за городом. Да, и цена до города неадекватная.

Карим беззаботно машет рукой:

— Не стоит. Меня ждёт водитель. Он отвезёт нас.

— Нас? — кошусь на него, потом на злосчастное колье. — Я просто хочу переночевать дома. Я никуда не сбегаю, оставлю свой адрес.

— Ты думаешь, я отпущу тебя с небольшим состоянием на шее? Хочешь, чтобы тебя прихлопнули в ближайшей подворотне?

Блин блинский! Притопываю ногой от безысходности и отменяю вызов, пока не сняли деньги. Жалостливо прошу:

— Давай подождём здесь до утра.

Карим прицыкивает, качает головой.

— Аукцион уже заканчивается. Усадьбу закроют на ночь.

Мне вовсе не хочется никуда с ним ехать. Я пытаюсь что-нибудь придумать:

— Давай спрячемся, останемся здесь.

Он ржёт в голос:

— Тебе так не терпится остаться со мной наедине?

Я сжимаю зубы, закатываю глаза.

Карим приближается и щёлкает по носу:

— Здесь сигнализация, повсюду датчики движения, — он тычет пальцем под потолок, где, действительно, мигает красный огонёк.

Я задираю голову, а он дёргает за вырез платья сзади, раздаётся треск.

— Что это? — в его руке остаётся этикетка.

Он не просто оторвал ценник. Он выдрал его вместе с брендовой нашивкой, к которой, тот был пришит.

Я закрываю глаза –не могу смотреть на это. Теперь я не смогу оформить возврат. Пытаюсь дышать глубже, чтобы прогнать подступающие слёзы.

Карим же веселится:

— Ты забыла убрать ценник, — он выкидывает его в мусорное ведро.

А заметив, каким взглядом я его провожаю, до него доходит:

— Или не забыла? — он снова насмехается надо мной: — Достать обратно?

Я нервно кусаю губы:

— Ты вырвал с корнем.

Прощай моя съёмная однушка на краю города, и добро пожаловать обратно в мухосранск, домой к ненавистному отчиму.

Я так и пялюсь на мусорное ведро, а Карим поторапливает:

— Идём.

Он плутает по тёмным коридорам. Я следую за ним, понурив голову и пытаясь не отстать. А сердце бьётся часто-часто и пропускает пару ударов каждый раз, когда он останавливается на секунду в раздумьях перед очередным поворотом. Ну, в самом деле –не маньяк же он?

Я сглатываю и решаюсь на вопрос:

— Куда ты меня ведёшь?

Карим внезапно тормозит, я впечатываюсь в мужскую спину. Нас окружает темнота, он разворачивается, и я оказываюсь в объятиях, чувствую, как он зарывается носом в мои волосы, пуская волну мурашек по телу. Он застаёт меня врасплох.

Я собираюсь с мыслями и открываю рот, чтобы возразить, но он тут же отпускает.

— Мы ищем чёрный выход, детка. А ты хочешь меня прямо здесь?

В его руках загорается экран телефона, отсвечивая тусклыми бликами на лицо. В глазах прыгают бесячьи огоньки насмешки. Я обхватываю себя руками.