Потрескавшаяся от времени обложка дневника из кожзама оказалась в руках Клары. Она держала истинное сокровище, не больше не меньше. Но эта история не касается Георгия и при нем было бы неуместно читать тайные мысли её матери. Она отложила дневник в сторону, на тумбу и всем своим видом предложила продолжить то дело, для которого они пришли сюда: начать разбирать захламлённый чердак. Георгий с запалом приступил к работе. Клара взялась разбирать картонные коробки. В одной из них оказалось много старых статуэток из глины. Она помнила их, у мамы была гончарная печь, и они с Кларой по выходным частенько лепили из глины. Обжиг казался ей таинством, о котором знает только она и мама. Эдакий шабаш ведьмочек. Какие теплые и сладкие воспоминания из детства принес ей этот вечер. Она благодарила в душе небеса за это.

Георгий посмотрел на Клару и поспешно сложил в сторону кучу из обветшалых газет, журналов и бумаг. На обложке одной из газет красовалось лицо её отца. Георгий протянул газету Кларе. Но всем своим существом понимал, что так хочет её обнять. Когда девушка потянулась за газетой с потертыми листами, он перехватил её руку и обнял. Попытки вырваться не увенчались успехом, и он прижал Клару сильнее. Она не сопротивлялась, в глубине души ей этого хотелось.

– Тебе не кажется, что я могла бы влепить тебе пощечину?

– Прости, не мог удержаться. – Они оба замолчали. Говорить не хотелось.

– Продолжим? – вытянув из некрепко сжатой в кулак руки, старую газету с фото отца.

– Тут он совсем молодой… – к горлу Клары подступил комок, и слёзы тотчас покатились по щекам водопадом. Георгий уже не отпускал её. Они молча смотрели друг на друга. «Простила ли она? Она еще не дала себе честный ответ». А он ждал, что Клара простит.

Они тщательно вымыли пол и стерли пыль, осталось подвинуть шкаф в угол и сложить внутрь оставшиеся вещи.

Клара смотрела на Георгия уставшими, но такими любящими глазами, – с нежностью, надеждой и тоской. Как ни странно, но Георгий смотрел на неё также, а ведь ранее никогда за ним такого не наблюдалось.

Он вдруг понял, что действительно боится ее потерять. Да, когда счастье столь зыбко, именно сейчас, он смотрел с неподдельным трепетом и нежностью. Любящими глазами. С досадой, от причиненной душевной боли своей дорогой и любимой Кларе. Как же он мог… он ни раз ругал себя, за то, что слабак, за то, что не справился с искушением. И видел он Илию всего единожды, и молчать не мог. Совесть бы ему не простила…

Он достал из кармана брюк песочного цвета, бархатисто-матовой текстуры маленький потрёпанный блокнотик. Как же много времени ему потребовалось, чтобы действительно понять. Дойти до этого, не от страха одиночества, не от стыда или каких-либо иного характера чувств, а именно понять: что человек, без которого и день – не день, и ночь – не ночь. Он был очень рад, что Клара не выгнала, а оставила его рядом. Близко к ней, пусть она даже ближе и не подпустит, но он просто будет рядом всегда. Будет её плечом. Неизвестно, сколько простоял он, размышляя о своем ничтожном поступке и о страхе и трусости, как выпалил неожиданно вслух:

– Я писал, я много писал… о тебе… тебе. Позволь я прочту?

Она снисходительно кивнула, и Георгий начал зачитывать послание:

– Кларисса, милая, умоляю: прости-и-и-и, – как испорченная пластинка, доносятся звуки его голоса.

Клара стоит посреди комнаты. Одна с ничего непонимающим взглядом, охватывает комнату, в которой никого нет. В комнате на чердаке чисто и прибрано, а в руках её газета. На тумбе тот самый дневник.

Клару прошиб холодный пот. Она видела Георгия так же чётко, как и карлика в то злополучное утро. Странности… «Что за…» – в голове мелькнула нецензурная брань. Ей стало страшно. Она включила фонарик, схватила с тумбы дневник и зажгла свет на лестнице, затем только вернулась, чтобы погасить свет на чердаке. Жутковато. «И это уже не сон» – уверяла себя она. Это всё нужно хорошенько изучить. Кларе было не занимать храбрости, природного любопытства и любознательности.