К вечеру парни устали и проголодались, а мать всё не звала ужинать. Ваня с Колькой уселись рядом на козлы для пилки дров. Иван-старшой убрал топор в сарай и расположился рядом на здоровенной колоде.

Их тела стремились к отдыху, пустые животы уже сводило от голода, а глаза наблюдали, как темнота пожирает закат. Ваня любил смотреть, как из ниоткуда на небе возникают звёзды, одна за одной. Он старался угадать, в каком месте неба появится новая звёздочка. Пристально всматривался в пустой и тёмный кусок неба до тех пор, пока из глубин этой черноты не появится едва заметная светлая точка, и чем пристальнее он смотрел на неё, тем ярче она разгоралась.

Это наблюдение за тем, как вечер переливается в ночь, всегда завораживало его. Всегда это было по-разному и всегда одинаково. Иной раз небо заволакивали тучи, и темнота опускалась не с неба, а наползала с краёв земли. Иногда облака играли с закатным солнцем, пока оно не заваливалось за Осиновую гору, и тогда облака начинали играть с луной, а звёзды то вспыхивали, то опять исчезали за облачком; но бушевал ли ветер или стояла тихая погода, неизменно день сменялся ночью.

Василиса в тёплом полушалке вышла на крыльцо, позвала сыновей ужинать. Мальчишки тщательно обмели валенки от снега, отряхнули заснеженные спины друг другу и юркнули в сени. Она уже закрывала за парнями дверь на крючок, когда раздался скрип шагов, кто-то дёрнул дверь.

– Погодь, Василиса, открой.

– Ты, что ль, Фетис?

– Я, сестрица. И Фока Мурзин со мной. Впусти.

Василиса впустила гостей, от них веяло бедой. Вошла в избу вслед за гостями, вгляделась в скорбное, виноватое лицо младшего брата. Она уже всё поняла, но не хотела верить, оттягивала время, выспрашивая строго пришедших:

– А Лупа где ж? Почто не пришёл? Я его ждала, не вас.

Потом она кричала, била Фетиса в грудь своими маленькими сильными кулачками, будто это он во всём виноват. После тихо плакала.

Фетис рассказал, что бьются они с красными под Дубовой горой с самого Введенья. Народу полегло уже страсть сколько с каждой стороны. Что надо бы, пока не рассвело, вывезти своих да похоронить по-людски, а подвод не хватает. Василиса потихоньку пришла в себя, накормила всех варёной картошкой да солёными огурцами. Решено было, что Иван-старшой поедет с ними на подводе, похоронит отца на деревенском кладбище и вернётся.

Ваня запомнил, как брат, так похожий на отца, в заячьей шапке и овчинном полушубке, наклонившись перед низкой дверью, выходит из избы, а мать крестит его в спину.

Иван-старшой к утру не вернулся, как обещал. Не вернулся он и в другие дни. Поздней весной фронт ушёл дальше на восток, и мужики, кто остался жив, возвратились домой. Они честно воевали за свою землю и проиграли. За чужую землю пусть другие воюют. Победы не случилось, а землю пахать надо. Значит, так тому и быть.

Вернулись и Фетис с Фокой. Фетис рассказал, что Иван-старшой не захотел тогда возвращаться домой и вступил в их отряд вместо погибшего отца. А теперь будто бы Иван ушёл на восток вместе с самим Колчаком, верховным правителем России, воевать дальше.

– Да мы и не хотели его брать, сами знаем, что малец ещё, да разве ж некрасовскую породу переспоришь? – слабо отбивался Фетис от упрёков сестры.

– А теперь почто с собой не привели? – наступала Василиса.

– Чай, не телок он, чтоб его на верёвке водить. Парень пороху понюхал, сам себе голова.

Летом жив-здоров появился Иван-старшой. Сказал: на побывку. Мать, вне себя от радости, усадила сына за стол. Иван, хлебая жидкие щи, со смехом рассказывал о своих приключениях.

– Ну, я вдарил этому уроду промеж глаз, и понеслось! Мохались с ним до кровавых соплей, еле растащили нас. Меня – в кутузку, охолонуть. А тут враз красные налетели! Наши все ушли, а я остался. Сижу один в сарае, морда битая, одёжа на мне крестьянская, оружия нет. Когда меня краснопёрики нашли, я, не будь дурак, в ноги им кинулся: мол, дяденьки, родимые, неужто Бог мне вас послал! Я, мол, в лес поехал – ёлку на дрова срубить, у меня там ёлка одна хорошая ещё с лета подсочена, а тут черти белогвардейские налетели, схватили меня и к себе в плен повезли – думали, я шпиён. И далеко уж увезли, гады. А меня дома мамка да два брата малых ждут, убиваются.