Прошло не так много времени, каких-то десять лет, как прошлый строй пал. Вертиго, будучи пожилым и не лишенным здоровой памяти, любил свою молодость. И что бы там не происходило, по прошлому он скучал. Поэтому, когда правительство Союза Социалистических Марсианских Республик отдало бразды правления госкорпорации «Голем», он спрятал свой любимый плакат о годовой выработке пшеницы в стену за комодом. Вертиго планировал доставать его на досуге и ностальгировать одинокими капиталистическими вечерами под бокальчик крепкого «Линьо». Новая власть уничтожит любое упоминание о старой, так он думал. К нему обязательно придут, и он проведет остаток жизни в тюрьме. Он не знал, за что, просто боялся. Может быть, за плакат? Вертиго пугливо оглядывался и думал, что думает не как все. Как оказалось, все думают так же, как он. Включая и саму госкорпорацию «Голем». Она впускала все новое понемногу. Прошлые времена отпускались плавно, уступая напору передовых технологий. Вот только минуло несколько лет, а плакаты на стенах никуда не делись. Порой ему казалось, что их даже прибавилось.

– Мне кажется, всем нравится, когда их поддерживают. Мне нравятся плакаты про медицину, – почесал затылок Дэвид. – Наше правительство нас бережет.

– Вряд ли оно это делает. Посмотрите на эту памятку. Здесь возможные варианты операций, которые доступны по вашей страховке. Они отмечены зеленым.

Дэвид развернул в воздухе яркую голограмму, удрученно пройдясь по ней взглядом. Зеленых отметок было не так много, все три штуки, и на мгновение он даже обрадовался, что не нужно много запоминать.

Нановолоконные мышцы, которые можно было приблизить или удалить на экране, структурные чипы и новые стальные конечности, светящиеся прозрачные мозги, сквозь которые он видел добрые серые глаза доктора – все это пугало его. Дэвиду было страшно представить, что нечто проткнет его кожу и сцепится с костями настолько, что он перестанет чувствовать это чужим. Ему нравилось думать, что у него все свое, рожденное. Мама говорила, что только рожденное имеет смысл. Дэвид скучал по маме и хотел, чтобы все осталось так, как было с самого начала, когда он качался на ее нежных руках и пробовал сладкое молоко из теплой мягкой груди.

Всего лишь три отметки… слишком мало вариантов. Это означало, что «физиологичность, приближенная к человеку» будет минимальной. Об этом говорилось мелкими буквами в конце списка. Нужно в первую очередь читать мелкий шрифт – Дэвид понял это давно, когда его обманули с кредитом на жилье. Крохотные буковки означали, что ему по карману только сталь, микрочипы и частично органическое нановолокно.

– Ваша государственная страховка покрывает только тридцать процентов необходимой суммы. Есть вариант частичного склерозирования нейроволокна с последующей заменой на нановолокно, есть некоторые пути замены пораженных участков на полную механику, возможно еще…

– Все это очень сложно для меня, док, – это был тот случай, когда нужно было сказать правду. – Вы просто перечисляете, насколько сильно я стану киборгом…

– Но без операции не обойтись. Вы будете вынуждены сделать ее, иначе умрете.

Вот, он и сказал это. Дэвид считал, что доктора не должны произносить такие слова. Они должны знать тысячи похожих, но никогда не говорить напрямую.

Впервые посетив этот кабинет, он преисполнился уверенностью. Его всегда успокаивали грамоты, вывешенные за спиной именитых врачевателей, диагностические приборы, пахнущие дезинфекцией, глянцевые стены и чистые халаты докторов на фоне спокойных лиц, всегда знающих, что делать. Иногда спокойные лица больше не говорили похожие слова, обходя слово «смерть». Тогда все становилось серьезно. Уверенность улетучивалась.