– Эй! – кричит охранник. – Бассейн закрыт!

Повернувшись, я прикрываю Миллер своим телом, становясь к ней спиной, отчасти для того, чтобы заслонить ее лицо от света, но в основном потому, что чувствую себя настоящим собственником, глядя на нее в крошечном зеленом купальнике, и у меня нет планов делиться с кем-то этим зрелищем.

Она разражается смехом у меня за спиной.

– Извините! – Я вскидываю руки вверх, вынимая их из воды. – Мы уходим.

Миллер продолжает хихикать.

– Это все ты виновата, Монтгомери. Я провел с тобой всего одну ночь и уже нарвался на неприятности.

– Поверь мне, – смеется она. – Я собираюсь доставить тебе гораздо больше неприятностей, чем эти.

Вот это-то меня и волнует.

Мы в разъездах, проводим матчи с техасскими командами. С тех пор как мы уехали из Чикаго, нам не выпало ни единого выходного, и у меня не было возможности поговорить с Монти наедине. Ребята шумно топают по туннелю, направляясь на поле, но пока команда готовится к разминке, я тайком проскальзываю в кабинет тренера.

– Привет, Эйс, – едва взглянув на меня, говорит Монти. Он стоит над столом, просматривая скаутские отчеты. – Чем могу помочь?

Тихо прикрыв за собой дверь, я обхожу стол и, не говоря ни слова, заключаю Монти в объятия.

На мгновение он замирает с бумагами в руках, но я не отпускаю его. В конце концов он бросает их на стол и обнимает меня в ответ.

– Ты в порядке?

Да. Нет. Как мне сказать ему, насколько я впечатлен и в то же время раздосадован? Как мне выразить свою благодарность за то, что он сделал для Миллер, не показав при этом, что я чертовски привязался к его дочери?

Отстраняясь, я толкаю его в грудь.

– Да иди ты, – смеется Монти, поднимая руки в знак капитуляции. – Чувак, я получаю очень противоречивые сигналы.

– Ты отговорил меня уходить на пенсию, а сам поступил точно так же по той же гребаной причине.

Карие глаза Монти смягчаются, его грудь вздымается при вздохе.

– Она тебе рассказала.

– Да, она мне рассказала, и ты тоже должен был это сделать.

– Присаживайся.

Раздраженный, я делаю, как он говорит, сажусь на стул по другую сторону стола.

Монти откидывается на спинку стула, подпирая пальцами подбородок.

– Я не рассказывал тебе, потому что мы с тобой разные.

– Монти, в этом отношении мы совершенно одинаковые. Ты уволился, чтобы заботиться о своем ребенке. Почему я не могу?

– Потому что я был не таким, как ты, Эйс. У меня не было твоего таланта. Я был не в твоем возрасте. Я не располагал такой помощью, как ты. Как думаешь, почему я так непреклонен в том, чтобы организация делала это для тебя? Я знаю, как это тяжело. Черт, Кай, я знаю, через что ты проходишь, но ты не один. А я был один.

Проклятие.

– Я не рассказывал тебе об этом, потому что ты ищешь повод, чтобы завершить карьеру, – продолжает он. – Я не собирался давать тебе такую возможность. Если бы тебе больше не нравилось играть, я бы сию минуту помог тебе собрать чемоданы, но я вижу, что игра тебе нравится. То, как ты выглядишь в те вечера, когда выступаешь в роли питчера. Как сильно тебе нравится снова играть с Исайей. Ты по-прежнему любишь эту игру.

– Тебе тоже по душе игра. Это очевидно. В противном случае ты бы не тренировал команду последние двадцать лет. Так почему же ты ушел, если тебе это так нравилось?

– Потому что Миллер было пять лет, и она только что потеряла маму.

Мой взгляд падает на фотографию в рамке на его столе. Миллер, еще не достигшая подросткового возраста, в желтой футболке для софтбола с гигантской цифрой четырнадцать на форме. Зная то, что я знаю об этой женщине сейчас, у меня щемит в груди от того, через что ей пришлось пройти в столь юном возрасте.