Держа в руках кепку, я рассеянно вожу большим пальцем по фотографии Макса. Это вошло у меня в привычку, но также служит хорошим напоминанием о том, что, когда работы становится слишком много, ничто из этого на самом деле не имеет значения. Важен только он.

Я люблю эту игру, правда, люблю, но своего сына люблю гораздо больше, и я не понимаю, как мне найти этот баланс.

Возможно, если бы его мама не бросила его вот так, я бы справлялся со всем этим куда лучше. Возможно, я был бы более сдержанным. Но бо́льшую часть времени я чувствую, что мне нужно компенсировать ее отсутствие, быть родителем за двоих и просто надеяться, что Макс не заметит пробелов.

– Эйс. – Один из наших запасных питчеров хлопает меня по спине. – Мне нравится, когда я не работаю. Как думаешь, сможешь отыграть еще восемь иннингов в следующем старте?

Посмеиваясь, я откидываюсь на спинку стула и скрещиваю руки на груди.

– Постараюсь изо всех сил.

Присаживаясь рядом со мной, он предлагает мне немного перекусить, но я отказываюсь, продолжая грызть свои семечки.

– Твой брат будет невыносим после сегодняшнего вечера.

– Боже, – выдыхаю я. – Кому ты это рассказываешь?

И как по команде, после игры в тренировочный зал под громкую музыку вваливается мой младший брат, как высокомерный ублюдок, которым он и является.

Под музыку Исайя медленно расстегивает свою форму, футболка с девятнадцатым номером падает на его все еще обутые в шиповки ноги.

– А вот и я, малыш!

Лежа на тренировочном столе, где мне разминают плечо, я изо всех сил стараюсь не рассмеяться. Но довольно сложно сдерживаться, когда весь зал на его стороне, и все подбадривают моего брата, пока он раздевается под музыку, радуясь нашей победе и своей личной игре.

– Родез, сегодня вечером ты у меня на столе, – говорит Кеннеди, одна из тренеров. – Я тебя разминаю.

Исайя замирает посреди своего танца, его глаза расширяются от возбуждения, потому что он обожает Кеннеди.

– Кенни… ты серьезно? – Он следует за ней к ее столику, словно влюбленный щенок.

– Да. Раздевайся и запрыгивай.

Внимание моего брата переключается на меня, его рот приоткрыт, но в то же время он улыбается. Кеннеди редко вызывается поработать с Исайей, потому что этот парень может быть настоящей занозой в заднице.

Посмотрев на меня, он указывает на нее, затем на себя, как будто она понятия не имеет, насколько он одержим ею.

Я не могу удержаться от смеха, глядя на него, но тут большой палец моего врача касается моего плечевого сустава и стирает улыбку с моего лица.

– Это часть моей награды за хорошую игру? – интересуется Исайя у Кеннеди, раздеваясь догола, при этом его стаканчик со стуком падает на пол. – А точнее, какой массаж меня ждет?

– Господи, Родез. – Кеннеди торопливо отворачивается, прикрывая глаза. – Не снимай свои чертовы компрессионные шорты. Это не тот массаж. – Она украдкой смотрит на меня. – Эйс, что, черт возьми, не так с твоим братом?

– Хотел бы я знать, Кен.

Исайя обеими руками быстро прикрывает член, стоя с голой задницей рядом с массажным столом Кеннеди.

– Ну, ты сказала раздеться, я и загорелся.

Я показываю на то, что он прикрывает.

– Понятно.

Весь зал взрывается от смеха. Исайя натягивает шорты и запрыгивает на стол животом вниз, подставляя икры.

– Я просто подумал, – продолжает он. – Наконец-то моя Кенни поймет, что я ей подхожу. После стольких лет и всего этого напряжения потребовался всего-то двойной хоумран[42], чтобы открыть ей глаза.

В голосе Кеннеди звучит безразличие.

– Ну какое там напряжение.

Исайя ухмыляется, оглядываясь на нее через плечо.

– Детка, напряжение есть. Его ножом можно резать. Когда-нибудь ты это поймешь, Кенни. Тебе нужен настоящий мужчина, а