— Видишь ли, я работаю в этом доме уже много лет. Про этих людей разное говорят, но далеко не всему сто́ит верить.

— Это вы о чём?

— О том, что, прежде всего, сто́ит доверять своим ушам, глазам и сердцу.

Мне сразу вспоминаются те жуткие фото в столе Дениса. Но прямо спросить об этом не решаюсь.

— А бояр… Артур с Денисом родственники?

— Ты лучше спроси у Дениса, — мягко, с улыбкой отказывает женщина. И я понимаю, что откровения на сегодня закончены.

Праздничного настроения не то что нет, меня буквально происходящее настолько удручает, что хоть волком вой. И ёлка эта красивейшая, и изысканный ужин, и редко мелькающая физиономия Артура, всё угнетает и мучительно свербит в груди. А всё потому, что сейчас я должна быть в другом месте и с другими людьми. А не вот это всё…

Как только приготовления подходят к концу, я сразу же сбега́ю к себе, сославшись на плохое самочувствие. Артур даже отпускать меня не хотел, а потом предложил снова вызвать врача.

К слову, чувствую я себя к вечеру, и правда, хуже.

Слабость и повышенная температура берут своё, и засыпаю я до двенадцати. А просыпаюсь от лёгкого, нежного и очень приятного поглаживания по лбу и волосам.

20. Глава 20

В этот момент мне так хорошо и уютно, как в детстве. Я щекой трусь о ладонь и сладко потягиваюсь в этой безмятежной неге материнской ласки. Но в следующую секунду сквозь дрёму понимаю, что рука, так щедро дарящая приятные ощущения, несколько грубей и больше маминой ладони.

Резко распахиваю глаза и вздрагиваю от слишком близко расположенного черного силуэта. От страха у меня перехватывает дыхание. Я мгновенно дергаюсь, отползая дальше, и больно с громким стуком ударяюсь затылком о деревянное изголовье кровати.

— Ай-й, — невольно вырывается у меня, и я хватаюсь за пострадавшую голову рукой.

— Полина, ну что ты так дёргаешься? — тихо, низко и хрипло спрашивает Хилый. А меня от его голоса всю мурашками обсыпает с какими-то непонятными горячими волнами трепета. И я неосознанно вся подбираюсь, поджимая пальцы на ногах. Потом добавляет уже мягче, с улыбкой. Я хоть не вижу, но чувствую, как он улыбается. — Ничего не меняется.

Вижу, что он выпрямляется и делает шаг к тумбочке. Щёлкает светильником, и в следующую секунду комнату озаряет тусклый жёлтый свет.

— Это точно. Ничего не меняется. Сколько можно врываться ко мне в комнату? Ты когда-нибудь меня так до смерти напугаешь, — натягиваю одеяло повыше и бросаю недобрый взгляд на молодого человека.

Не видела его больше суток. А сейчас смотрю и понимаю, что снова не могу отвести глаз. Интересно, где он пропадал.

— Не хотел тебя будить. Просто проверял температуру. Но ты так вцепилась в мою руку, думал, оторвёшь, — нагло насмехаясь надо мной, выдаёт он.

— Ещё чего! Кто из нас ещё фантазёр. Кстати, где ты был? И почему меня не выпускают? Что ты наплёл охране?

— Проще всего говорить людям правду.

— Не поняла.

— Я сказал, что тебе нельзя выходить. Это опасно для твоего здоровья и жизни в целом.

— Звучит, как о душевнобольной.

Ловлю его красноречивый улыбающийся взгляд и моментально свирепею.

— Подожди, то есть ты сказал, что я больная, что ли?

— А что ты так кричишь? Какая тебе, вообще, разница, что о тебе подумают чужие люди?

— Ну тебе-то, конечно, по боку чужое мнение. Но я всё же выскажусь: ты наглый, мерзкий, напыщенный говнюк! — выпаливаю на одном дыхании и сама пугаюсь собственных слов.

Что я творю? Сама ведь нарываюсь. Но, судя по его снисходительной ухмылке и вдумчивому взгляду, он не разозлился.

— Да понял я, понял. Не надрывай так больное горло. Пойдём лучше поедим. Ну и Новый год заодно встретим. Уснуть ты всё равно уже не сможешь. Сейчас грохотать начнут.