Михаил учтиво подвинул супруге кресло, заботливо поправил шаль. И с важным видом уселся рядом, приветливо кивая знакомым вельможам с соседних балконов.

Анна почувствовала на себе обжигающий взгляд из партера и мгновенно столкнулась глазами с Иваном. Застыла, покрываясь мертвенной бледностью. Ощущая леденящий озноб, натянула до подбородка шаль.

– Тебе холодно, дорогая? – заметил супруг.

– Принеси мне меховое манто, – попросила она.

Михаил, ничего не подозревая, без лишних слов метнулся через дверь в гардеробную комнату, предоставив Анне с Иваном несколько минут, взволнованного созерцания друг друга.

Разноречивая гамма чувств за эти мгновения сменилась в лице Лопухина; удивление, нежность, страдание… Анна же в ответ пыталась ни одним движением не выдать истинного отчаяния, рвущегося из души наружу. Но, как бы, она ни старалась, глаза выдавали её целиком.

Голицын без труда заметил внезапно случившуюся перемену с Лопухиным, проследил направление его взгляда и всё понял. Он попытался разрядить обстановку: сперва нарочито громко рассказал пошлый анекдот, а затем стал высокопарно рассуждать о певческих способностях мадам Элизабет.

Тем временем на балконе Воронцовых позади Анюты возник Михаил, накрывая ей плечи меховым манто.

Лопухин поднялся из кресла. Не слова не говоря, стал настойчиво пробираться сквозь ряды зрителей на выход. Голицын подскочил:

– Лопух! Погоди, я – с тобой!

– Вы – куда? – всполошился Трубецкой, – А как же спектакль….?

– Извини, Труба, – обернулся Митяй, разводя руками, – Как-нибудь в другой раз.

Выбравшись из тесного помещения театра под пронизывающий февральский ветер с колючими льдинками не то снега, не то дождя, Лопухин уверенно предложил:

– В «Остерию»?

– Поехали! – кивнул Голицын.

Тем временем в театре крылья занавеса распахнулись, и под аплодисменты публики зазвучало волшебное сопрано. Дамы затаили дыхание. Мужчины с любопытством принялись настраивать театральные бинокли, пристально рассматривая внешние прелести певицы. Офицеры из партера неустанно посылали на сцену воздушные поцелуи. Зрители на балконах переглядывались, удовлетворённо кивая друг другу, обмениваясь впечатлениями.

А Анна Воронцова, закутавшись в манто, на протяжении всего спектакля безутешно плакала, делая вид, что невероятно растрогана пением мадам Элизабет.

Наутро

Потолок кружился в бесовском вихре всякий раз, как Голицын пытался разлепить глаза сквозь похмельный угар. К горлу то и дело подкатывал тошнотный комок. Наконец, приложив неимоверные усилия, Митяй повернулся на бок и упёрся лицом в чью-то пышную шевелюру чёрных волос. Брезгливо отплевался от попавших на сухой язык локонов и отодвинулся. Но, не рассчитав габариты кровати, с грохотом свалился на пол.

Ударившись, он пробудился и чудесным образом прозрел, опознав обстановку, как соответствующую комнате увеселительного заведения, каких на окраинах столицы предостаточно. Обладательница чёрных волос крепко спала, никак не отреагировав на его падение.

Митяй, качаясь, как моряк на шхуне во время шторма, подобрал разбросанные по комнате вещи. Небрежно оделся. Но, вот напасть, так и не смог отыскать второго сапога! Попытался растолкать девицу, чтоб выяснить у неё местонахождения обувки. Но та сквозь сон пробурчала:

– Не знаю, – и снова заснула.

Голицын, держась за стену, вышел в коридор. В приёмной зале его встретила хозяйка, пышногрудая мадам, туго затянутая в бархат красного цвета. Её наряд напомнил Голицыну вид копчёной свиной рульки, и его чуть не стошнило.

– О, господин офицер уже нас покидает? – пропела мадам, поднимаясь ему навстречу.