– Ты называл её своим Священным Граалем, – припомнил Никогда, убедившись, что тот вернулся к разговору. – Путешественница во времени сама пришла к тебе в руки – исследовать не переисследовать. Знал бы я тогда, как далеко ты зайдёшь!

– До того как я взялся за неё, через аппарат прошли десятка два подопытных. – Экзистенский настойчиво продолжал свой рассказ. Переживания друга его трогали меньше, чем освещённость комнаты и уж тем более – его собственное первооткрывательское тщеславие. – Были и параллельно с Адой.

– Но это… уму непостижимо! – Степан делал паузы, запинаясь на полуфразе: волнение перебивало дыхание, а слова не поспевали за мыслью. – Они знали, что участвуют в опытах?

– Разумеется, нет, – сконфузился Экзистенский. – Первоочередной задачей оставалось исследование их мозга для уточнения диагноза. Мнемографирование было второстепенно. Технологию я отрабатывал и на себе самом. Это проще: моё-то сознание у меня всегда под рукой.

– Сознание, может, и с тобой, зато насчёт совести я не уверен, – вздохнул Никогда.

– Да брось! С каких пор ты стал моралистом, Стёпа? Слушай-ка дальше. Себя я писал только в период бодрствования. Для этого приобрёл на сером рынке нейроманипулятор.

– Что это?

– Дистанционный беспроводной передатчик к моему томографу. Он выглядит точь-в-точь как силиконовый шлем для энцефалографии. Когда включён, через специальное программное обеспечение синхронизируется с томографом, как бы далеко я ни находился – лишь бы был доступ в интернет, – и передаёт импульсы моего мозга для дальнейшей обработки. А томограф, в свою очередь, я синхронизировал с рабочим компьютером, который упорядочивал данные и помещал в виртуальное хранилище. Днём я вёл запись, а ночью приостанавливал её, чтобы дать расшифровку. Однако, учитывая колоссальные объёмы информации, расшифровать удалось ничтожно малую часть.

– А записи с твоих… подопытных… – Степан осёкся. – Как же это цинично звучит – будто ты о крысах, а не о людях! Значит, их записи ты тоже сохранял?

– Да.

– И Аду сохранял?

– И её.

– О боже мой, но это же преступление! – ужаснулся Степан.

– О боге вспомнил? Церебрум1 звать твоего бога, – наставительно проговорил Эдмунд Францевич. – Ведь только мозг может иметь божественную силу для учёного. Я и сам ему поклоняюсь. Но этот бог судить меня не станет. Да и правосудию государственному нет до меня дела: мои деяния не преступны, и мне нечего поставить в вину. По совести же говоря, я никому не причинил вреда.

– Ты просто влез им в душу, Эд.

– А я считал себя инженером тех самых душ. – Он уже не ходил по комнате. Успокоился. Сел в кресло и вытянул ноги, оперев их на подоконник и приняв позу небрежного превосходства.

– Нет, ты просто влез им в душу! Ведь и не поймёшь, добрый в тебе сидит гений или злой… – растерянно пробормотал Никогда. Стараясь унять закипевшее в груди возмущение, он по-разному сплетал и расплетал пальцы, словно играя с самим собой в жестовый театр. – Аналогия с клонированием – вот что пришло мне в голову. Ведь сколько этических споров до сих пор вокруг него ведётся! Ты же, поступившись этикой, решил «клонировать» ещё и сознание…

– Нет, безусловно, я верю, что никакого злого умысла ты не имел, – продолжил он, успокаивая себя. – В некоторых аспектах такая технология была бы полезна.

– Не просто полезна! – с гордостью воскликнул Экзистенский. – Это была бы революция в психиатрии. Только представь на минутку, что мы научились излечивать душевные недуги, по сей день считающиеся инкурабельными2. Ведь стало возможно редактировать психические процессы в скопированном сознании, перезаписывать их, замещать больные файлы здоровыми – а ментальные копии использовать как доноров для их оригиналов. Представил? Хороша фантазия? Каков побочный эффект у моего открытия, а! – Он аж подскочил на месте и хлопнул в ладоши. – Я создавал метод мнемографии, чтобы не топтаться на месте в исследовании путешествий во времени, – а едва не стал пионером психоинженерии!