– Ты считаешь: одно на двоих сознание… – подала голос Анна… – ну, то, что у нас сейчас… из не тех, за кого мы себя выдаем, делает нас теми? Каким образом одно на двоих наше с тобой сознание устранит наши, как ты их называешь, кладовки?

– Мы сами. Сами их устраним. Уже устраняем. Начали. Устранять. Ты разве не чувствуешь? В одном на двоих темнота невозможна: перегородки, кладовки – не предусмотрены. Вот таким именно образом. Вот таким. Естественно-природным. Как я знаю все в твоем теле, скрываемое тобой ото всех, так и…

– Это ужасно.

– Это ужасно непривычное преодоление ужасной привычки. Ужасной человеческой привычки прятать украденное.

– «Отдирание корки от раны»… – украденное? – сбитая с толку его чувствами, сказала Анна то, что прежде никогда б не сказала.

– Украденное – это то, что не существует всего, что я себе навоображал. Тобой украденное. А мной – что тогда меня нет… Чёрт у Бога. Украл. А мы передали. Из рук в руки… Украденное – это разбираться в конъюнктуре, моде, брендах, тачках, дачках, собачках, прикиде (прямиком от слова «прикинуться»), встречать и быть встречаемым по одежке. Престиж, царящий везде и во всем, самоуверенность, значимость, основательность – украденное. Цацки-бряцки, званья без призванья. Сделать себе имя. Создать лицо… Сделанные «имя и лицо» (истинные их не устраивают)… Украденное – это бездарность, то есть занятие не своим делом. Бездарь может издать себя вместо книг рожденных поэтами или учеными, занять предназначенную им квартиру, кабинет, лабораторию, украсть рожденную для другого жену и лишить одаренную личность потомства. И все же есть нечто, чего нельзя отнять. Есть место, бездарности не по зубам. Не дом и не кабинет. Это место – весь мир.

– У тебя отняли дом с кабинетом?..

– И поэтому я придумал над-полярный мир в одном на двоих воображении?.. У меня никто ничего не отнимал. Дом? Ты – мой дом. Кабинет? Это смешно. И главное: я ничего не придумал. Никакого нового мира. Мир один. Мы с тобой сейчас в новом измерении, но того же самого мира. Стол. Окно. Дождь. Эти вот листки на столе. И мы. Не замечающие, что мыслим вслух. Не замечающие… Не заметить… Разницу между собой говорящим и слушающим. Между собой и якобы не-собой. Это всегда так.

– Как?

– Подъезжая к ментовке, не представляешь, что через полчаса мечта станет явью: мечта всей твоей жизни… Прожив на свете пару-тройку лет, не знаешь, что через минуту бесповоротно осознаешь себя в этом мире… А на седьмом-восьмом году жизни понятия не имеешь, что через мгновение бессмертие навсегда уничтожится ужасным сообщением о смертности родителей и тебя самого… И наоборот: ожидание чудесной метаморфозы – от потери невинности, установленного тобой рекорда или свалившегося на тебя с неба богатства – никогда не оправдывается.

– Особенно: от свалившегося богатства.

– Чёрт у Бога. Украл. А мы передали… «Все, что я себе навоображал», – единственная реальность. Единственное реально существующее. Без которого меня… нас с тобой… нет. Полчаса назад еще можно было сомневаться. Но теперь…

– Полагаешь: мы все равно все скажем? Вслух?

– Ты можешь не ду́мать? Ни о чем?

– Я могу думать о чем-то определенном.

– Какое-то время. Какое-то время чёрт еще будет подпрыгивать. Мы – в самолете, он – снаружи, подпрыгивает к иллюминатору. Как в голливудском фильме, не помню, в каком…

Оба одновременно засмотрелись на сиявшее за окном небо.

– А там, внизу, дождь…

– А там, внизу, дождь, – вслед за ним повторила она.

– Что такого… – перевёл он взгляд с сиявшего неба на нее… – в том, чего я не должен узнать? Тщательно скрываемое от меня – что в нем, в скрываемом, позорного… недостойного нас с тобой… чего-то, что никоим образом невозможно озвучить, поделиться…