– Глупости. Миф! Куда ему?

По тротуару мимо садика шла удивительно стройненькая девушка. Рыжие волосы ее были аккуратно сколоты на затылке и прямо просились в гости к клену. Она приветливо взглянула на Леймонского. Он церемонно поклонился.

– Кто эта губернская краля?

– А-а, знакомая. Тина.

– Хрен с ней, – продолжал Дмитренко. – Я б тоже не поверил, что он выкосил вояк, да племяш утром прибегал оттуда…

Агроном чувствовал, что про все остальное говорить нельзя, опасно. И так уже сболтнул лишнее. Но не мог остановиться. Николай Клешня был не просто родственник – редкостный землероб. Пшеницу выращивал не какую-нибудь. Арнаутку! Даже немцы-колонисты (на что уж мастера!) и те завидовали.

– Племяш поведал, что наша помощь опоздала, и Махно ушел. А они перепороли баб да дедов. Хозяина застрелили.

–. Какого? – офицер все смотрел вслед девушке.

– Того, где ночевал Нестор. Золотого сеяльщика!

– И правильно! – Леймонский рубанул ребром ладони по стволу липы. – Пусть не пригревают гада. Пусть дрожат.

– Контрибуцию наложили на село: шестьдесят тысяч рублей! Мыслимо ли? Совсем сдурели!

– Австрийцы – суровые ребята, – сказал бывший командир взвода.

– Да как же требовать невозможного?

– А что солдат угробили – не в счет? – уколол Леймонский.

– Ох, не знаешь ты наш народ. Это все равно, что спичку бросить в стог сена. У них там в Берлине, Вене, в вашей синагоге чтут силу и закон. А тут до-олго терпят, но, если раздразнишь, кровью умоются, а глотки врагам порвут. Да что с тобой толковать? Ты девку пасешь! – Дмитренко плюнул с досады и пошел. Потом почесал затылок, остановился и добавил: – Вспомнишь мое слово. Капкан! Все в нем запляшем.

Ночь была уже прохладной, и они грелись у костра. Отблески его падали на крутые склоны оврага, на лица собравшихся. Кто стоял, кто сидел на траве или лежал, отворачиваясь от жара. Наверху примостились караульные.

– Вот и настало наше время, мужики, – заговорил Махно. – Будем брать Гуляй-Поле?

– Завтра ночью.

– Завтра! – в один голос заявили сотские, и Нестор порадовался неукротимости земляков. Их бьют, штрафуют, расстреливают – все нипочем. Он не ошибся: анархический идеал воли живет в них неистребимо. Пусть бы поглядели на этих «темных» дядек всякие сладкопевчие соловьи – тот же Ленин, Спиридонова или Скоропадский. Хай бы почувствовали, какая силища клокочет здесь, в глухой провинции, которую они самонадеянно считают пыльными задворками. Но сейчас было не до соловьев.

Весть о событиях в Марфополе полетела далеко. Ее понесли также гонцы, отправленные Махно. Железо, полагал он, нужно ковать пока горячо. Ермократьева с его людьми отправили к Днепру. Остальные прибыли в Гуляй-Поле, зная, что каратели пока шастают по селам да хуторам. Городок стерегли рота солдат и гетманская варта. Как их разогнать? Об этом и толковали у костра.

– Они тут кто, оте немцы, галичане? Чужаки! А для нас каждый угол – брат. Попрем так, что и чертям тошно станет! – запальчиво уверял Гавриил, или по-местному Гаврюха Троян, толстяк лет двадцати пяти. От волнения он то и дело мял свой крупный нос, который, по выражению жены, «для праздников рос, а ты и в будни носишь». Троян возглавлял песчанскую сотню. У него и остановились Махно с Лютым. Домой лишь наведались.

– Та то ясно! Ось пидожды, Гаврюха. Не надо рассусоливать. Тут вси грамотни, – перебил худой и высокий дядя, похлопывая кнутом по штанине. Фома Рябко заправлял гурянами (Прим. ред. – Жители разных частей Гуляй-Поля. В нашей местности исстари повелось давать имя даже одной хате, коль она стояла на отшибе). – Ты лучше скажи, где мне вдарить? С какого флангу? Во-о главное!