Люди с разочарованием расходились по местам, ожидаемого представления не получилось.

Ожилаури не упустил возможности развить тему:

– С ними нельзя так. Это же мойщики— вокзальные воры. Они держат баны и поезда. Это их работа. Вы думаете, они вот так вдвоем ходят? За ними целая сеть. Все направления и перегоны поделены на участки, где работают свои поездные карманники. Это их места кормежки, и никто не может работать на их территории. От залетных они избавляются, побьют как следует, отнимут все. А могут и убить. Очень жестокие.

– Если б я не заметил, они унесли бы твою сумку. Не надо было говорить? – удивился Васадзе.

– Можно было сказать то же самое в более вежливой форме.

– С ворами вежливо?

– А что делать? Ты же видишь, сейчас их время.

– Не надо ни во что вмешиваться. Главное – добраться до дома,– сказал Ревишвили.

– Да ну их всех к черту! – воскликнул Зервас.– Чем больше мы будем их бояться, тем смелее они станут. Перелом за перелом, око за око.

– Как он повредил тело человека, так и ему надо сделать,– продолжил цитату Библии Васадзе.

– Это же талион,– наконец воспользовался своими юридическими познаниями Ожилаури.– Где вы живете? Двадцатый век на дворе, а вы о законе возмездия.

– Так ведь сейчас у нас сплошное беззаконие. Все делают что хотят, а когда законов нет, люди начинают жить по первобытным правилам,– сказал Зервас.

– Законы есть всегда, просто их не всегда выполняют,– поправил Ожилаури. – Даже у большевиков они есть, странные, жестокие, но есть.

– Сейчас действует один, главный закон – закон большого револьвера,– сказал Васадзе.

– Это точно! – рассмеялся Зервас, вспомнив петроградское приключение. Он протянул Васадзе правую руку открытой ладонью вверх. Нико улыбнулся этому оставленному в тифлисском детстве знаку одобрения и шлепнул сверху своей ладонью.

Уже совсем стемнело, когда, прокравшись вдоль Троицкой слободы, поезд въехал на железнодорожную станцию Воронежа. Однако двухэтажное здание вокзала осталось в стороне – состав остановили поодаль, на запасных путях. На это никто не обратил внимания. Началась обычная привокзальная сутолока. Кто-то выгружался и спешил в город, другие, наоборот, пытались устроиться на освободившихся местах. Люди метались в поисках воды и укромных мест. Тут же вертелись торговцы едой и вездесущие вокзальные жулики.

– Вообще-то, насколько я помню карту железной дороги, если мы едем до Ростова, то в Воронеж мы не должны были заезжать. Он должен был остаться в стороне, а мы через станцию Раздельную – дальше на юг,– сказал Зервас.

– Наверное, маршруты изменили и мы будем заезжать во все города, какие встретятся по дороге,– высказал свое мнение Иосава.

– Э-э-э! Так мы только через месяц доберемся до дома. – Ревишвили уже подсчитывал, хватит ли ему денег.

– Ну, месяц не месяц, но недельки две точно,– сказал Иосава.

Васадзе оставили караулить вещи, а остальные вышли из вагона.

Несмотря на то что наступила ночь, жизнь на железнодорожных путях кипела. От состава отцепили локомотив и куда-то отогнали. Рядом по рельсам прогрохотали и остановились пустые товарные вагоны, в которых были устроены трехэтажные нары. Дальше, в сторону здания вокзала, стоял еще один смешанный состав из вагонов и открытых платформ. Там мешались военные в кожаных куртках и суконных френчах, красноармейцы, солдаты недавно созданной Рабоче-крестьянской Красной армии, в папахах и помятых фуражках, кавалеристы, в поводу ведущие своих лошадей. На телегах подвозили какие-то тяжелые ящики. Стучали молотки и топоры, к товарным вагонам и открытым платформам пристраивались деревянные сходни. Шум и суета не прекращались до рассвета. А утром пассажиры московского поезда были разбужены громким стуком. Вдоль вагонов ходили красноармейцы, стучали прикладами и зычно кричали: