Прыг медленно пробирался по лениво покачивающемуся вагону, смотрел на усталых неулыбчивых людей и все никак не мог решить, что лучше взять: круглую шляпную картонку, несколько раз перевязанную тесемкой и набитую явно не шляпами, или новую кожаную сумку, в которой, он знал по опыту, обычно лежат интересные предметы. Решил брать сумку: и размером меньше, и владелец, как все молодые люди, беспечен, да и сама сумка чего-то стоит.

За окнами смеркалось. На третий день пути состав наконец добрался до Воронежа, оставалось немного – две-три станции. Приятного путешествия не получилось – толкотня, ругань, частые и долгие непредвиденные остановки, загаженные станции, потому что вагонные туалеты не работали, поочередное сиденье с вещами, пока остальные бегали за едой, водой и приводили себя в порядок. Все три дня пассажиры или сидели, или стояли, где-нибудь прилечь не было никакой возможности, и это очень утомляло. От станции до станции все проваливались в неконтролируемый то сон, то явь. Несмотря на открытые окна, воздух стоял тяжелый, спертый, в медленно движущийся поезд ветер не задувал.

Похоже, только Ожилаури не устал рассказывать свои бесконечные истории. Он то замолкал на полуслове, увлекаемый вдруг подкравшимися сновидениями, то, вдруг проснувшись, как ни в чем небывало продолжал прерванный рассказ. Только что он рассказывал, как со своими друзьями-гимназистами ходил выяснять отношения с ребятами из дворянского лицея, и вдруг его разбудил четко выговаривающий слова брезгливый голос Васадзе:

– Пошел вон отсюда!

Ожилаури встрепенулся, посмотрел на Нико непонимающими глазами – кому это он?– и потом заметил побледневшего молодого мужчину, который нехотя выпустил из рук ремень его драгоценной сумки.

– Ну, что расшумелся?– Прыг не ожидал, что какой-то молокосос посмеет опротестовать его действия так агрессивно. Обычно в таких случаях он незаметно исчезал с места происшествия, но сейчас в нем взорвалась злость на сорвавшуюся кражу, на неудачную поездку, на невоспитанного юношу, на закрытое варьете, на весь нестабильный, катящийся к черту белый свет.

– У тебя язык впереди ног бежит. Не боишься его потерять? – Он прищурил глаза.– А то спрячу – всю жизнь искать будешь.

– Чего он хочет? – спросил Зервас, ребята со сна ничего не поняли.

– Сумку хотел украсть у Тедо.

Федора они называли Тедо, как это было принято дома, в Тифлисе. За спиной Прыга появился Скок. Как только он услышал, что назревает скандал, сразу пришел поддержать напарника. Это придало Прыгу уверенности. Он был на своей территории, весь состав – это его угодья, где он трудится и собирает урожай, поэтому никто не смеет так грубо с ним разговаривать. Надо проучить выскочку, показать, кто здесь хозяин, да и в глазах Скока поднять свой авторитет. Вагон притих в ожидании, наконец хоть какое-то развлечение.

Ожилаури стряхнул остатки сна, понял, в чем было дело, и попытался сгладить конфликт. Он был хорошо знаком с поездными ворами, встречал их в притоне Одинокова, поэтому знал, что это люди вспыльчивые, любят цепляться к словам, не прощают обид, а потому часто мстят исподтишка.

– Давай не будем здесь разбираться. Идите своей дорогой,– сказал он.

Прыг не собирался уступать этим мальчишкам, но быстро смекнул, что расклад не в его пользу. Двое, Васадзе и Зервас, уже встали, да еще трое напряглись, готовые вступиться за своего. Итого пятеро против него и Скока. Не справиться.

– Скоро встретимся. Там и разберемся,—с ненавистью пообещал он и растолкал людей.

– Так встретились ведь уже! – задиристо крикнул Зервас в спину Прыг-Скоку.