Колпаков поднялся, потянулся и, обратившись к Одинокову, сказал:

– Сегодня не мой день. Я при своих. – Задержался было, но взял себя в руки. – Да и открываться скоро. Пойду отдохну немного.

Одиноков окинул взглядом игроков. Ситуация прояснялась и явно шла к концу. Жорик проигрывал и из-за этого сдавал нервно, с напряжением. Его деньги большей частью осели у Татарина, хотя и Ожилаури перепало кое-что.

– По последней – и расходимся,– предложил Жорик, недовольный результатом ночного бдения.

– Ты раздавай, а там видно будет,– пробурчал Татарин.

Жорик раздал всем по три карты. Татарин, не поднимая их со стола, только отогнул уголки. Жорик перекрестил карты, потом прижал их к груди, слегка раздвинул и посмотрел. Ожилаури, как всегда бесшабашно, разложил свои веером, усмехнулся и начал было:

– Как-то раз мой дядя Важа, брат отца, он в Тианети живет…

– Играю!– перебил его Татарин.– Пятьдесят и столько же сверху.

Он кинул на кон сто рублей.

– Я тоже. – Ожилаури кинул бумажки в центр стола.

Жорик, ощущая недостачу наличности, вскрылся.

– Двадцать, бубновой, большевистской масти,– важно сказал он.

Татарин, не открывая карт, невозмутимо скинул их в колоду.

– Сека!– сказал Ожилаури и перевернул свои. – Двадцать, трефовой масти.

Игра продолжилась, Татарин внес свои деньги, и кон еще увеличился. Напряжение росло по мере убывания денег у Жорика. Открываться никто не хотел, и бумажки в центре стола уже походили на охапку осенних листьев. Ставки поднялись уже до ста рублей, и на кону было никак не меньше тысячи.

– У меня денег больше нет,– вдруг простонал Жорик.

– Ну так пасуй,– посоветовал Ожилаури.

– Пусть твой дядя, как там его, пасует,—грубо сказал Жорик, и ласково:– Вань! Одиноков! Одолжи рубликов пятьсот. Верну. Гадом буду!

– Я не в банке работаю. Извини.– Одиноков не доверял никому.

Жорик обиженно, со злостью уставился на Татарина, на Ожилаури.

– Ну, ладно,– забормотал он.– Сейчас я вам устрою.

Жорик полез в обширный, специально подшитый внутренний карман своего поношенного пиджака, висевшего на спинке его стула. Одиноков напрягся, но Жорик достал и положил на стол какой-то прямоугольный предмет, завернутый в большой ситцевый платок.

– Эта вещь стоит кучу денег, – сказал он с трепетом в голосе.– Может, тысячу, а может, даже две тысячи рублей.

Заинтригованные, все уставились, как Жорик осторожно разворачивал драгоценную вещь. Ожидая чего-то из золота и камней, они были крайне удивлены, когда под тусклым светом слабой лампочки увидели книгу.

– Книга?!– разочарованно воскликнул Ожилаури.

– Я не буду играть на книгу,– заявил Татарин.– Деньги – или пасуй.

– Это старинная книга. Очень редкая. Второй такой в мире нет,– заволновался Жорик.– Дело говорю. Ее отнести на Кузнецкий, жидам показать – три тысячи дадут без разговоров.

Ожилаури взял книгу. Довольно большая, сантиметров тридцать на двадцать и толщиной в пять сантиметров, в кожаном, в нескольких местах порченном насекомыми переплете, разрисованная когда-то ярким, а теперь выцветшим узором. Корешок, украшенный замысловатым орнаментом, потертый и дряхлый, все еще крепко держал тонкие пергаментные листы, сплошь покрытые арабской вязью, какими-то неизвестными знаками и похожими на цветы рисунками.

– Да, вещь действительно старинная,– сказал он. – И что же здесь написано? – Он посмотрел на Татарина.

– На книгу я играть не буду,– упрямо повторил тот.

– Ты же Коран читаешь? —Передал ему книгу Ожилаури.– Тут на арабском.

– Не читаю я Коран,– сказал Татарин. Он повертел книгу в руках. – И на русском не читаю. А это что такое?

Он хотел уже отложить книгу, вдруг замер, распахнул глаза и с подозрением спросил: