– Где?

Фома услышал тяжелые быстрые шаги и вдогонку – удивленный до крайности голос Кузея Климыча:

– Да в котельной же! А вы кто будете?

Мимо закоулка, где прятался Фома, промчалась чья-то фигура. Выждав несколько секунд, из-за шкафов, как тень, бесшумно вынырнул Фома и бросился к своей комнате. В дверях с разинутым ртом стоял Кузей Климыч.

– Фомка, ни причем я. Забрался к тебе кто-то. Где штоф-то?

– Ворюга вылакал, наверно,– сказал Фома и бросился к своей узкой кровати. Не обращая внимания на растерянного соседа, он опрокинул ее и резко ударил ногой по угловой половице. Скрипнув, дощечка подскочила и открылась, как пасть щуки. Как пасть голодной щуки, потому что внутри открывшегося рта не было ничего. Фома схватился за голову. Они нашли тайник. Хоть он и ожидал этого, но все равно увидеть пустой подпол было обидно и больно. Столько труда, столько риска и опасностей, столько надежд – и такой ужасный результат. Все, денег у него больше нет, и времени тоже. Он окинул взглядом комнату, бедную и неуютную, но здесь он прожил три счастливых студенческих года, и сюда он больше никогда не вернется. Из вещей пропали книги и фотография на стене. Одежда, которой и так было немного, осталась висеть на вбитых в стену гвоздях. Фома подхватил только пальто, крикнул: «Прощай, Климыч!» – и побежал к приставной лестнице, ведущей на чердак. Через несколько минут он уже выходил из другого подъезда в соседний двор, а оттуда – в другой, пока не оказался в двух кварталах от своего бывшего дома. Нанимать извозчика он уже не стал, надо экономить, а пешком добрался до Казанского вокзала. В билетной кассе еще сидел служащий, но билетов не продавал, только развел руками.

– Какие сейчас билеты? Вон состав подали, говорят, до Ростова.

Чтобы освободить руки, Фома надел пальто и ввинтился в толпу. Он отчаянно пихался локтями, как вдруг услышал:

– Помогите! Хоть кто-нибудь! Помогите!

Фома застыл на месте, заколебался и…«эх, Елена Андреевна, не быть мне у вас на будущей неделе»,– раздвигая людей, заспешил на крик.

Иван Одиноков был из той категории людей, которых называют вечными студентами. Хотя в свои тридцать пять лет он еще числился студентом Московского университета, но от учебы был так же далек, как и от Северного полюса. Свою квартиру в Басманном переулке он давно превратил в пристанище людей, посвятивших себя азарту и удаче. С вечера и до утра неутомимые игроки в очко, буру, макао и железку всеми правдами и неправдами старались перекачать деньги из чужих карманов в свои. В этом маленьком, с затемненными окнами мирке, на каких-то тридцати квадратных метрах кипели страсти ничуть не меньше, чем в окружающем огромном мире. Но здесь они были сжаты невидимым прессом нервов и удерживались неимоверным усилием воли. За всеми всплесками агрессивной энергии зорко следил Одиноков. Правил у него было всего два. Победивший счастливчик оставлял десять процентов выигрыша хозяину квартиры, и никаких разборок и выяснений отношений в радиусе квартала от его дома. В былые времена околоточный, а на Рождество, Пасху и Троицу – и надзиратель сыскной полиции получали свою мзду, а потому закрывали глаза на деятельность притона. Околоточный даже, по мере возможностей, присматривал за порядком на улице, чтобы удрученные проигрышем игроки не устроили поножовщины. Не здесь. На соседнем участке— ради бога. А сейчас стало даже лучше: ни околоточного, ни надзирателя нет, и платить больше никому не надо. Но правила действовали по-старому, и для нарушителей двери квартиры Одинокова закрывались навсегда. Сам вечный студент не играл никогда, чтоб не потерять значимости среди игроков.