Но без Димы тоже никто не мог. С любой бедой шли не к врачу, а к ней. Она открывала дверь всегда – в праздник и в будни, зимой и летом. Мыла руки, садилась на трёхногую табуретку и заглядывала больному в глаза. Иногда варила травы, иногда бормотала что-то под нос, иногда просто касалась головы или проводила пальцами вдоль позвоночника – и человек выздоравливал. Это было настоящее чудо.

Лишь однажды она отказала. Посмотрела на старушку, погладила её по жидким седым косичкам и сказала:

– Я не могу тебе помочь, сестрица. Надо ехать к врачу. Я могу только снять боль, если хочешь. Но эта боль – тебе в испытание. Если я её заберу, она может перейти на твоих детей. Скажи, что делать?

Старушка моргнула, смахнула слезу краем платка и прошептала:

– Пусть болит, раз надо.

– Иди к доктору, сестрица, – сказала Дима, – чем раньше, тем лучше. До конца месяца – ещё помогут.

Сыновья отвезли мать в районную больницу. Операция удалила злокачественную опухоль, и она прожила ещё десять лет. В благодарность сыновья прислали Диме ягнёнка и пятилитровую бочку молодого вина.

Когда случилась беда, Яна не сказала матери. Она боялась признаться, что заигралась со своим одноклассником – тот оказался трус и безответственный человек. Без согласия родителей Яна не могла сделать аборт. Она подумала оставить ребёнка себе, но в те времена одинокая мать приравнивалась почти к проститутке. Никто в школе и не подозревал о её беде. Она каждое утро туго перематывала растущий живот. Все гимназистки носили одинаковые чёрные фартуки с белыми воротничками, и это помогало Яне скрываться. К счастью, последние два месяца беременности пришлись на летние каникулы.

Она решила сохранить всё в тайне. Узнала, что в городке под Бургасом есть приют, где помогают девушкам отдать новорождённых на усыновление. Из-за утреннего токсикоза она почти не ела, и ей удалось скопить на билет.

Яна написала короткое письмо родителям, мол, часть учеников уехала в консервный завод у Сливена3, и она среди них. Сложила вещи в выцветшую сумку и села в автобус. В приюте солгала, что не знает, кто отец, и подписала отказ от ребёнка. Через месяц родилась Эленка. Когда девочка закричала, Яна приподнялась и попросила её показать. Акушерка показала младенца с носиком-пуговкой, но не дала прикоснуться. Яна зарыдала:

– Это моя Эленка! Верните мне мою Эленку!

Младенца унесли. Врач потом сел у её койки, напомнил про подписанную декларацию и мягко пояснил, что психологи запрещают родильницам контакт с ребенком – так легче принять расставание. Всё время в больнице Яна плакала, уткнувшись в подушку. Когда её выписали, она похудела на пятнадцать килограммов и выглядела как призрак. Затем уехала в бригаду и весь месяц, словно автомат, резала персики на заводе.

Когда вернулась домой, едва открыла дверь – рухнула в объятия Димы и, рыдая, рассказала всё.

Впервые в жизни Дима взбесилась. Яна предала её. Кто-то обманул её дочь и лишил её родового права. Это был не гнев пуританки – это был гнев львицы, у которой гиена вырвала детёныша. Эленка была её плоть и кровь. Первенец. А в их роду именно первородные девочки унаследовали древние тайны – те, что нельзя хоронить с собой, а можно передавать лишь от бабки – к внучке.

Марин, её муж, увидел безумие в её глазах, одолжил у дяди чёрную «Волгу» и отвёз Диму в приют. Пока ждал два часа на дворе, выкурил целую пачку сигарет. Когда Дима вышла, её глаза уже не горели. Эленку усыновили какие-то иностранцы. Даже врачи не знали их имена.

Она медленно повернулась к зданию, вытащила из-за пазухи бумажку, прошептала что-то неразборчиво, и резким движением разорвала лист.