Всё – как во сне!

По крутому склону котлована катятся детские санки с яркой огромной пластмассовой куклой на них, которые, по-видимому, случайно сорвались из-за какого-то неловкого движения маленькой девочки в белой шапочке и тяжёлом драповом стёганом коричневом пальто, оказавшейся как раз напротив меня, метрах в десяти.

Во дворе, кроме нас, – никого.

На небе загораются первые звёзды.

Ранние сумерки отражаются в искрящемся белом снегу.

Широко раскрытые зелёные глаза девочки таят удивление и детское любопытство. Она, похоже, уже собралась привычно скатиться вслед за санками вниз: лёд в озере крепкий, крещенские морозы стоят всю неделю, а откос склона хотя и непригоден для катания на санках, но забраться наверх по обильно выпавшему снегу, по сугробам вполне себе по силам даже ей.

– Не смей, – шепчу одними глазами, впившись в девочку взглядом.

– Почему? – дивится она мысленно в ответ…

Перед глазами всё плывет и мелькает, в душе я ещё бегу сломя голову, бегу быстро, как никогда не бегал раньше, да и не побегу, наверное, больше никогда. Ничто не может теперь остановить меня: ни несуразный забор дома-гиганта, ни отсутствие дороги в метровом снегу с этой стороны школы, ни непроходимые кусты ивы, густо выросшие по здешним берегам. Это именно я – и молодой, и не очень – здесь и сейчас, хотя никогда раньше и не видел-то этого котлована, никогда прежде не вспоминал о том своём сне; не верил в неслучайный рассказ моей девчонки, в котором она описывала мне своё необычное случайное спасение много позже, уже в моё время.

Оказывается, это я – точнее, мой паренёк – оказался здесь тогда, а потом всё просто забыл из-за нашего с ним конфликта во времени.

Впрочем, это ли важно теперь?..

– Смотри, – заглядываю в её замечательные, до боли родные и знакомые глаза, затем перевожу взгляд, указывая внутрь котлована, где прямо в этот момент, практически у самых санок, легко пробив толстый крещенский лёд, с шумом взмывает на несколько метров ввысь кипящий столб воды.

– Мы, кажется, знакомы? – спрашивают меня удивлённые лукавые глаза, в которых я растворился ещё тогда целиком с самого первого мгновения.

– Конечно, – молчу я и…

– Быстро домой, – вдруг по-мальчишечьи грубо – да и правда, чего церемониться-то с малышней? – вслух перебивает меня мой парнишка.

И девочка несётся что есть сил в знакомый, второй от угла подъезд, кажется помахав нам обоим на прощание, перед тем как исчезнуть в нём почти на шесть долгих лет – именно столько пройдёт до следующей нашей встречи тринадцатого октября 1985 года в Зале Революции моего училища на танцах.

– Пока, – шепчу я ей вслед, с трудом замечая, как мой мальчишка с чувством выполненного, а потому и сразу же забытого долга двинул в сторону автобусной остановки…

«Ох, тошнёшеньки…»

Первое, что вижу на обложке выцветшей зелёной тетради 1973 года выпуска с портретом Некрасова на титульной обложке.

Странно. Откуда она тут, в старом альбоме фотографий, взялась? И вообще, чего бы это ради меня дёрнуло заглянуть в неё? А впрочем, чего удивляться-то? Сегодня первый день февраля 2095 года, на улице минус двадцать, воскресенье; я, волею случая, что бывает крайне редко, дома одна – приболела. Делать совершенно нечего, вот и решила «покопать» историю семьи. Ну, заглянуть, например, в старый семейный альбом моей бабушки, который той, кажется, достался ещё от её бабушки, а той – от её предшественницы, судя по датам на давно пожелтевших от времени фотографиях. Он хранился у папы в архиве нашей семейной библиотеки, в самом дальнем углу. Возможно, потому и попал сегодня ко мне: люблю, знаешь ли, забраться туда, где «сам чёрт ногу сломит», в самую глубину, в данном случае – истории.