Побег был успешным. За это отдувались все: и политические заключенные, и уголовники. Прогулки без вооруженных охранников с собаками начальник тюремного замка отменил вообще, митинги и чаепития запрещались, за исполнение революционных песен тюремных солистов помещали в карцер, а свидания с родными ограничили во времени. Кто-то из заключенных после этого плюнул Семашко в лицо, назвав его негодяем и предателем. Биографы наркома здравоохранения об этом при застое, естественно, умалчивали.
Но прошло два года, революционный пыл поутих, и режим в остроге снова помягчел. Здесь даже выпускался рукописный журнал под названием «Тополь». Снова двери днем камер открывались настежь, можно было беспрепятственно навестить друзей, выпить с ними чаю или чего-нибудь покрепче. За целковый охранники приносили из соседней лавки и вино, и водку, и фрукты. Ну, чем, спрашивается, не курорт?
В 1914 году, когда началась Первая мировая война, всех обитателей острога в спешном порядке переселили в новое здание тюрьмы на Арзамасском шоссе. Их места заняли германские и австрийские военнопленные.
Пламя красного террора
С октября 1917 года острог пустовал. Но после того, как большевики объявили о начале красного террора, камеры снова заполнились. Правда, уже совсем другим контингентом: бывшими царскими офицерами, представителями дворянства, купцами, банкирами. Их в 1918 году доставляли сюда группами по 20—30 человек, многих затем расстреливали.
В феврале 1918 года на буржуев Нижнего Новгорода была наложена контрибуция в 50 миллионов рублей. Чуть меньшую дань надлежало выплатить богатым людям Арзамаса, сел Богородского и Городец, других населенных пунктов. Но кто-то из предпринимателей был не в состоянии заплатить требуемую от него сумму, либо попросту отказался субсидировать большевиков. И в тюрьме оказались такие известные предприниматели, как Башкировы, Марковы, Курепины, Вяхирев. Всего в начале апреля в Нижегородский острог было заключено около ста бизнесменов. Началась национализация их домов, а потом и расстрелы. В числе первых жертв были купцы В. М. Теребин, Г. А. Вичин, А. М. Дьячков, Н. П. Обозов, А Чичеров, Вячеслав и Константин Бебешины.
В наши дни острог стал музеем. Только вот как быть с площадью Свободы? Всю дорогу она не была свободной от насилия. Может, лучше вернуть ей прежнее название – Острожная?
ПАЛАЧИ
Арзамасская быль, арзамасская боль
…Его повели в пыточную башню. Это была одна из башен деревянной с присыпом крепостной стены Арзамаса. Там была огромная печь, лежали разные пыточные инструменты и стояли два столба с перекладиной, а под ней – гири разного веса.
Антипа ждали палач, двое сторожей и писарь, который должен фиксировать показания. Антипа привязали к лавке, и палач начал его сечь кнутом. К последнему двадцатому удару кожа на спине полопалась. После этого вздёрнули на дыбу. Антип кричал от боли. Но его ждали еще более суровые испытания. Палач взял раскаленный прут и стал водить им вдоль израненной кнутом спины, в некоторых местах нажимая с особым усердием…
А после этого Портнова приговорили к смерти, и тот же самый палач посадил его на кол. Эта казнь была очень мучительной. Кол медленно пробивал кишки, некоторым страдальцам приходилось мучиться сутки и более…
Кату – плату
История не сохранила имя арзамасского палача, пытавшего Портнова. Как и многих других – их запоминали разве что по кличкам. И хотя данная, с позволения сказать, профессия считалась в народе презираемой, все вакансии среди мастеров заплечных дел до начала позапрошлого века были заполнены. И сегодня это не очень-то понятно: работы у заплечника хватало. Требовалось провести экзекуцию так, чтобы осужденный не умер во время пыток и давал показания. Палачи осуществляли также надзор за городскими проститутками, собирая с них плату, отвечали за чистку общественных уборных, занимались отловом бродячих собак, удаляли из города падаль и выгоняли прокаженных. Плюс к этому – уборка на месте казни, придание мертвому телу как можно более ужасающего вида, чтобы выставить его напоказ. Насадить, например, отрубленную голову на железный прут, а прут прикрепить к столбу. А между тем жалование жизнегубцы получали мизерное (в XYII веке – всего четыре рубля в год, а начиная с петровских времен – 9 рублей 95 копеек, так как дел прибавилось). К тому же все их ненавидели. Палач пожизненно лишался духовного окормления и не допускался к причастию.