– Но постой-ка, дружище Людвик. – Сказал самому себе инспектор. – Кажется, ты запутался. В одном месте, когда это касается Иды Дрозд, ты Изольде Брюховецкой доверяешь, а то, что она же сказала про Байболота, почему-то игнорируешь. Выдумываешь на ровном месте теории заговора. Вспоминай, что она говорила: явится тебе пухлый муж с раскосыми глазами и будет тот муж мудр не по годам! И будет осыпать тебя своими мудростями, да так, что иной раз волком выть будешь, но в то же время станет для тебя надеждой и опорой и будут тебя через его эрудицию ценить и уважать в самой Варшаве! Во как. Звучит неплохо, как, впрочем, и любая чушь.

– Ну, а выводы будут? – Раздался голос Хоревич, от внезапности которого Смык вздрогнул так, что расплескал остатки коньяка.

– Да чтоб тебя! – Вскрикнул инспектор. – Раз уж пришла, давай думать вместе. На эту секунду мы имеем следующее: заведомо провальную реформу, по итогом которой меня либо выкинут из полиции, либо переведут в лесники; репортёршу Иду Дрозд – любимую дочурку мэра, которая попытается за мой счёт сделать карьеру; и Байболота, согласно преданию способного мне как-то помочь. Какой бы ты сделала вывод?

– Что всё у вас будет хорошо, инспектор. Вы справитесь – я это точно знаю. – Заявила Лода. – И буду иногда навещать вас в лесу. Привозить макароны, консервы, чай и тёплые носки.

– Тёплые носки и кепку с гербом мне выдадут. – Ответил пан Людвик. – А за чай спасибо.

– Шеф, а если бы вам сказали, что жить вам осталось три дня, чтобы вы сделали? Погасили кредиты? Перегладили гардероб? Записались в кружок бальных танцев? Вымели дорожку от дома до кладбища? Что?

– Никогда об этом не думал. Порезвился бы как-нибудь напоследок.

– Порезвился бы, как же. Все три дня вы бы думали: а вдруг это неправда, а я возьму и наворочу дел и что потом? Как соседям в глаза смотреть? А я вот потрачу все деньги, и не останется на адвоката. Мамка, опять же, заругает.

– Я тебя, Лода, и твои намёки не совсем понимаю. – Раздражённо прервал секретаршу инспектор. – Можешь выражаться яснее, без этих твоих аллегорий?

– Без проблем. Судите сами: у вас реформа, Ида Дрозд и Байболот – эдакие три всадника апокалипсиса. Вашего личного апокалипсиса.

– Но у меня и ты ещё.

– Я не в счёт – в этой формуле четвёртый лишний. И я с вами уже шесть лет и кроме удачи и орденов ничего не приносила. Ну, кофе ещё. И даже не ждала за этой никакой благодарности. Не ждала и не получила.

– Только Байболота я бы всадником не назвал. Фигура интересная, но не такая уж однозначно отрицательная. Так, по крайней мере, считала Изольда Брюховецкая с Пловецкой улицы, а к её мнению стоило бы прислушаться.

– И, тем не менее, вы считаете, что Байболот вам ниспослан не просто так, а за конкретные грехи?

– Хоревич, я с каждой секундой понимаю тебя всё меньше и меньше!

– Ну, и что же вы за сыщик такой, если не в состоянии увязать воедино несколько малозначительных фактов? Сложить два плюс два. Провести параллели. Разложить по полочкам.

Лицо инспектора Смыка приобрело фиолетовый с синевой оттенок, и Лода мысленно пробежалась по списку имевшихся в её аптечке лекарств:

– Йод – сразу нет. Пластырь к йоду. Аспирин – вряд ли. Корвалол – теплее, но, к сожалению, закончился – не удивительно, с таким-то начальником. Может вызвать скорую? Сейчас-то она, может и не нужна, но пока доедет… А что сказать диспетчеру, если спросит на что жалуется пациент? На фиолетовость?

Пока Хоревич размышляла, чем она может помочь начальнику, последний влил в себя стакан воды, чем и затушил полыхавшее внутри пламя. Смыку хотелось схватить секретаршу за шиворот трясущимися от расшатанных нервов руками и вышвырнуть если не в окно – хотя, по мнению инспектора, она этого очень даже заслуживала, то элементарно из кабинета. Но если он действительно её выкинет, то никогда не узнает ту мысль, какую ей хотелось до него донести. Ту вековую мудрость, какая вертится на её языке, но никак не может приобрести удобоваримой, понятной окружающим формы. Вероятно, лишит себя некоего знания того факта, что родит идею и сэкономит время, силы и нервные клетки.