Влодьзимеж приволок Пристору воды. Мужчина пил быстро, жадно, роняя половину жидкости на грудь. И, как только он оторвался от стакана, детектив протянул ему второй.

– Спасибо. Чуть попозже. – Поблагодарил его Мацей. – На чём я остановился?

– На том, что вы назвали Люцину пожилой проституткой. – Подал голос неприлично отъевшийся Мулярчик.

– Ах, да. – Вспомнил Пристор. – Но она сама виновата. Всё у нас в семье наперекосяк из-за её самолюбия и упрямства. У меня тогда ещё был доставшийся от дедушки «Тарпан» восемьдесят первого года выпуска. Хороший, стильный, жёлтый. Только краска местами по всему кузову облупилась и это Люцине почему-то не нравилось. Полгода она за мной по пятам ходила и требовала, чтобы я, цитирую: привёл «Тарпана» в божий вид, ибо перед людями стыдно. Другими словами покрасил. Ей же, глупой, не объяснишь, что сам «Тарпан» стоит дешевле его покраски. Как мог я от неё отделывался. Сначала даже притворялся вечно пьяным, а потом, и притворяться не пришлось. И прихожу я как-то с работы и вижу: покрашен дедовский «Тарпан» жёлтой половой эмалью. Да ещё и, судя по характерным разводам, кисточкой!

– Нарочно не придумаешь. – Сочувственно произнёс пан Яцек. – А хотите послушать, как моя однажды учудила? Пригласила на собственные именины восемь человек, а сама в назначенный час сбежала. Потому что когда она их приглашала, не знала, что накануне я просадил в карты все сбережения.

– Бывает же такое. – Покачал головой Мацей.

– Хватит! – Злобно крикнула полногрудая пани Плужек, обращаясь то ли к Пристору, то ли к неприлично отъевшемуся Мулярчику. – Мацей, вспоминайте! Вы были в тёмном сарае с Августиной и кем-то ещё. Вам было страшно. Там ещё едва полная луна скрылась за декабрьскими тучами. Ну?

– Ах, да. Мне было очень страшно. А ещё пахло необычно. Не так как всегда. К ароматам коровы, навоза и сена, примешался ещё один, природу происхождения которого мне выяснить не получалось. Я растерянно вглядывался в чернильную темноту и терпеливо ждал, когда мне заедут по голове чем-то тяжёлым и наступит конец мучениям. Но ничего не происходило. Внезапно я вспомнил, что в кармане куртки должна лежать зажигалка. Перекладывая топор с одной руки в другую, я шарил по многочисленным карманам, пока не нашёл. Я раз за разом жал кнопку, но из-за гулявшего по сараю ветра, добыть огонь не получалось. Рискуя остаться беззащитным, я зажал топор подмышкой, ладонью прикрыл зажигалку от ветра и нажал кнопку ещё раз. Вспыхнуло пламя. Его было недостаточно, чтобы осветить весь сарай и единственное, что я увидел, была печальная морда Августины. Грустная морда оскорблённого и униженного животного. Дальний угол постройки оставался в темноте, и не было никаких сомнений – оно там!

– Вы сказали «оно»? – Перебил Мацея Качмарек. – Не он и не она?

– Вероятно, я несколько забежал вперёд, чем несколько нарушил интригу повествования. Вы уж простите.

– Не извиняйтесь. – Обронила полногрудая пани Плужек. – Я и сама, бывает, таким образом грешу.

– Вот, значит. Стоило только сделать пару шагов по направлению к мгле, и я бы его увидел. Но как их сделаешь, когда ноги тебя не слушаются, а колени предательски трясутся? Я снова посмотрел на Августину и наши взгляды встретились. – «Ну, чего же ты ждёшь, очконавт»? – Будто вопрошала она. Господи, подумал, я. До чего же я докатился, если уже собственная корова считает меня очконавтом? Стыдобища. Была не была! Взяв волю в кулак, я подчинил себе ноги и решительно двинулся вперёд, готовый в любую секунду вернуть топор в кулак и обрушить его на темя притаившегося ублюдка. И вдруг пламя высветило его!