Под Красотой автор подразумевал как красоту Мироздания, так и «рукотворную» красоту, созданную человеческим творчеством. Вы совершенно правы – эти понятия взаимосвязаны. Красота, гармоничность может заключаться во всем, но ее нужно научиться чувствовать, воспринимать. И это тоже дается не сразу. Вы пишете об увлечениях театром, музыкой, поэзией, живописью и о том, что вера устраняет эти увлечения, при том ссылаетесь на собственный опыт. Но ведь это не так. Одухотворенная вера просто требует более возвышенных форм искусства. Она уже не может удовлетворяться примитивными, «щекочущими нервы», чисто «бытовыми», никуда не зовущими проявлениями музыкального, театрального, живописного, литературного искусства. То, что удовлетворяло на первых ступенях приближения к красоте, уже не может удовлетворять на более высоких, духовных степенях. Ведь сам по себе Храм Божий является синтезом человеческого творческого гения и содержит в себе все виды искусства: архитектуру, живопись, театр (вернее мистерию Богослужения), музыку, слово. Разве все это не оказывает на Вас воздействия? Безусловно, оказывает и на Вас, и на других верующих. Если бы все это выносить шире и за пределы Храма, то оно не теряло бы своей воздействующей благотворной силы. Ведь Вас восхитило искусство Святослава Николаевича, стихи Николая Константиновича не оставили Вас равнодушным. Вы отнюдь не расстались с искусством, а просто стали предъявлять к нему большие требования. И это уже является показателем духовного роста.

В дневниковых записях А. Ельчанинова, которые Вы приводите в своем письме, наблюдается неправомочное перемещение акцента. Он пишет: «Таинственная сфера искусства, такая пленительная, околдовывающая – так мало привлекает своих служителей к тому, что мы называем истиной. Для них обычны черты: эгоизм, гордость, жадность к славе, чувственность». Можно спросить – а где эти черты в современном мире отсутствуют? Ими заражены не только искусство, но абсолютно все проявления человеческой жизни. И именно эти черты нужно изгонять отовсюду, нужно уничтожать их в самих себе, и в этом может помочь и помогает искусство. Разве мало эгоизма, гордости, жажды славы, своекорыстия наблюдалось и наблюдается в самом церковном институте? С чем же надо бороться, от чего отходить – от этих негативных проявлений или от самой церкви? Сущность явлений и их позитивные или негативные качества, которые придает им сам человек, необходимо различать, а Ельчанинов их смешивает.

Но вернусь еще к стихотворению «К Нему», к Вашему второму вопросу об отношении к красоте автора и пустынника. Противоречие в их отношении к красоте – чисто внешнее, кажущееся. Ведь автор в данном случае обращается к самому себе, к тому пустыннику, который живет в его собственной душе. Вы пишете: «Отшельничество же оно, конечно, необходимо. Настоящий отшельник является как бы проводником, но такой должен понять каждого». Думаю, что не каждый отшельник, удалившийся «от мира сего», имеет право называться отшельником. Отшельничество может состояться лишь в духе, когда окружающая нас суета перестает тревожить и [заставлять] трепетать от страха нашу внутреннюю духовную сущность. И такого «отшельника» мы должны создать и найти в самом себе. Он будет проверять нас, будет испытывать – не обольстились ли мы «самым любимым», не забыли ли в этом обольщении главной Цели – стремления к Высшему. До тех пор, пока этого не случится, – мы на верном пути, и отказываться от «самого главного» от «красоты» – не следует, хотя мы и совершаем неизбежные ошибки, за которые готовы нести наказание. Постигнутая нами красота, не являясь даже совершенной, остается путем к Высшему, средством к достижению Цели, а не самой Целью. Но беда, если «самое любимое», если «красота» превратится в Цель. Это уже путь обольщения, путь Падшего Ангела Люцифера, возлюбившего собственное творение превыше всего. Для него «красота» уже не путь, а самоцель. И испытующая фраза отшельника: «Самое любимое ты должен оставить» проверяет нашу духовную сущность. Если на эту фразу последовал бы ответ: «Самое дорогое я не оставлю, потому что в этом заключается вся моя жизнь», то такой ответ указывал бы [на] опасность самообольщения, на всепоглощающий эгоизм, но ответ: «Я не оставлю самое прекрасное, что нас приводит к Нему» и свидетельствует, что самоконтроль не потерян, что средство к достижению Цели не превратилось в Самоцель. Так я понимаю это очень сложное стихотворение, которое, так же как и Вам, очень мне нравится своей глубиной, заставляющей обратиться к своему собственному «пустыннику».