Дверь оказалась закрыта. Снаружи он услышал смех Абаза. Перестал стряхивать с себя клопов, понимая, что это бесполезно. Стал колотиться в дверь, забился в неё, невзирая на дикую боль в разбитых кулаках. Зуд на теле был сильнее. Клопы забили ноздри, облепили язык, каждый вдох засасывал этих тварей в бронхи. В неимоверном усилии он отодвинул то, что прижимало дверь снаружи, и распахнул её настолько, чтобы протиснуться вон из проклятого домика. Выбежал на мороз, стал сбрасывать с себя одежду, одновременно отбегая от клопиного гнезда и царапая ногтями саднящее тело. Кулаками принялся тереть веки, давя на них насекомых, и сумел приоткрыть глаза. У костра разглядел Таню Клопову. Она задорно смеялась. Или нет, Тани Клоповой не было, смеялся Али. Для него, когда одновременно сотни миллионов клопов высасывали кровь, это было неважно. А ещё он увидел Абаза, тот сидел на пенёчке около костра, комфортно завёрнутый в бобровую шубу и победно улыбался во весь рот. В правой руке Абаз держал доску-планшетку, под клипсом которой был зажат лист бумаги, заполненный длинным текстом. Левой рукой Абаз протянул Артуру Каримовичу чернильную ручку «Parker» с золотым пером и, смеясь, предложил:

– Подпиши, Артурчик, и сразу пройдёт наваждение. Не спорь, иначе погибнешь, высосанный клопами. А подпишешь, Королева отпустит тебя, – как обычно в нос, будто соплю глотая, проговорил Абаз и, не сдержав веселья, гортанно засмеялся.

К моменту, когда Абаз закончил свою победную фразу, Артур Каримович сорвал с себя всю одежду, остался совсем-совсем голым и, не обращая внимания на окружающих, в два шага подбежал к краю поляны, бросился в сугроб, закатался в нём, с остервенением тёр всё своё тело ладонями, сбрасывая клопов, начавших быть податливыми от мороза. Замерзал сам, так что все кости его голого тела заломило. По мере того, как он освобождал себя от клопов, усиливалась боль в его обледенелом теле. В какой-то момент он поднялся из сугоба, красного от отпавших клопов и подбежал к костру. Почёсываниями пытался избавиться от свербящего зуда в искусанном теле и одновременно прыгал, вертелся вокруг костра, пытаясь согреться.

Абаз всё его увещевал, беснующегося:

– Подпиши, бумагу Артур, не будь идиотом. Ведь умрёшь же. Подпиши, а я дам тебе шубу и валенки. Ведь не всё ж я у тебя отбираю. И особняк в Малаховке, и московскую квартиру, даже офис твой – тебе оставляю. Подпиши, как друга прошу!

Артур Каримович чувствовал, что погибает, замерзает и единственный путь спастись – обменять свою подпись на одежду, что предлагает Абаз. В какой-то момент своей дикой, голой пляски у костра, он, обезумевший от боли, схватил из рук Абаза ручку и закричал, пытаясь выйти из беспамятства:

– Шубу давай! Валенки! Ссука!

В тот же миг, почувствовал, как Абаз, сорвав с себя, накинул на него шубу, а чьи-то руки, протянувшись сбоку, поставили перед ним валенки, и он немедленно залез в них. А Абаз всё совал, совал ему бумагу, и застывшая от холода рука Артура Каримовича, держащая ручку «Parker», вдруг, как бы сама, поставила его размашистую подпись на протянутой бумаге.

На мгновение всё замерло, на мгновение Артур Каримович провалился в небытие от спазма в голове. Произошедшее горе от лишения нажитого вызвало этот мгновенный обморок. А потом вдруг раздался протяжный, громкий визгливый бабий хохот Али.

Нет, то был не Али. Артур Каримович увидел перед собой хохочущую Таню Клопову. Она сидела в его кресле за его столом вишнёвого дерева, и громко, задорно, заливисто повизгивая, хохотала. Её довольное круглое лицо было в капельках пота, а чёрные жирные волосы слиплись, будто она только что пробежала марафон. На столе сидел Абаз, он, ухмыляясь, любовался на подпись, только что поставленную на документе, закреплённом на планшетке. Слева у стены стояли два бородатых головореза Абаза.