– Нужен прямой доступ, – сообщил кот. – Подсади меня на форточку и придержи сзади, чтобы я не упал.

Варвару пробил нервный смех.

– Если меня спросят, как я провела ночь выходного дня, то отвечу, что в четыре утра поддерживала на форточке задницу кота, чтобы он мог принять информацию от собратьев воздушно-капельным путем.

Сибас надулся.

– Если надо быстро, то придется подержать меня. Между прочим, я для вас всех работаю.

Варвара подумала, что, пожалуй, самое малое, что она может сделать для спасения мироздания, – это обеспечить баланс котику.

Тем не менее она порадовалась, что никто не видит этой картины. Спасение мироздания в данный момент выглядело следующим образом. На форточке, свесившись наполовину на улицу и внимательно вслушиваясь в кошачьи вопли во дворе, сидел Сибас. Его увесистый хвостатый зад, обращенный в комнату, двумя руками подпирала Варвара. Ноги она для устойчивости расставила пошире, пижамка с серебристой лисичкой на груди задралась, обнажая живот, по которому от холода стадами бегали мурашки размером со слона. Растрепанные волосы то и дело лезли в глаза, и она мотала головой, как лошадь, отгоняющая мух.

Через пару минут руки у Варвары затекли, ноги устали, пятки замерзли, ибо восемь стылых уличных градусов неуклонно просачивались в комнату через открытую форточку.

– Сибас, скоро? У меня руки деревенеют. И холодно… – ныла Варвара, завидуя безмятежной пушистости кота.

Внезапно кошачий хор замолк. Сибас довольно дернул хвостом и повернулся.

И тут мохнатые тапки Варвары заскользили по паркету, ноги ее разъехались, и с криком «Держись!» она шлепнулась навзничь на пол. Сверху на нее, прямо на серебристую пижамную лисичку, плюхнулась рыжая тушка.

Варвара лежала, закрыв глаза, и тихонько подвывала от боли в ушибленном локте и от мелких острых иголок, пронзающих ее затекшие руки.

Тушка деловито слезла с груди страдающей Варвары и улеглась на ее ушибленный локоть. По руке растеклось приятное густое тепло. Боль стала пятится, пока не исчезла вовсе в закоулках сознания Варвары. Иголки, резво добежав до кончиков пальцев, испарились.

Варвара открыла один глаз, увидела пыхтящего ей в ухо Сибаса, и открыла второй.

– Вставай, – сказал кот. – Ты жесткая, я хочу на подушку.

Варвара послушно поднялась с пола, прикрыла форточку. Двор был пуст.

– Ты успел получить информацию? – спросила она гостя, надеясь, что жертва ее была не напрасной.

– Конечно, но мало. Завтра будет больше! – важно кивнул Сибас.

– Завтра? – возмутилась Варвара. – Ты хочешь сказать, что эти концерты будут каждую ночь?

Сибас мотнул хвостом.

– Нет, завтра мы пойдем на большую воду. Там буду слушать!

– И учти, – потрясла пальцем у него перед носом Варвара. – В понедельник мне на работу. Завтра ночью чтоб было тихо! Все сеансы связи только днем, и желательно за пределами нашей конспиративной квартиры!

Сибас хитро поглядел на нее, но ничего не сказал.

Второе – то есть настоящее, по мнению Варвары, – утро воскресенья настало часов через шесть после первой ни свет ни заря кошачьей побудки.

На часах было десять, в душе не вполне выспавшейся Варвары – ожидание очередных запредельных чудачеств незваного гостя.

Сам гость, кстати, даже не думал подниматься. Сибас лежал, свернувшись клубком, на своей подушке в веселенький цветочек и сопел розовым носом.

«Ах так! – усмехнулась тихо выползшая в комнату Варвара. – Ну держись!»

Она вцепилась обеими руками в края подушки и с криком: «Рота, подъем! «Обжирак» закончился!» – принялась трясти ее вместе с котом.

Сибас подпрыгивал на своем лежбище, как телега на мощеной булыжником дороге. Глаза его еще были закрыты, но когтями он успел вцепиться в подушку и пронзительным «Мяяяяя!» запросил пощады.