– Oh my god, sorry! Let me help you… – воскликнул незнакомец, бросившись мне на помощь.

К счастью, с картиной было все в порядке, не пострадала даже упаковочная бумага. Мужчина с кейсом спросил, не может ли он мне чем-то помочь, и в глазах его было такое отчетливое желание продлить наше столкновение хотя бы на пару минут, что я ляпнула наугад: мол, не знаете ли Марту Нойманн? Как же, конечно, знаю, обрадовался незнакомец.

Таким образом, у меня появился «блат» в Аксель Шпрингер. Высокий человек по имени Томас Хейз оказался американским экономистом, он жил в Берлине и сотрудничал с Die Welt. Его знакомство с Мартой Нойманн было шапочным, несколько раз они встречались в редакции газеты, но ни ее личного телефона, ни адреса Томас не знал. Услышав, что я намерена вернуться в издательство завтра, он пообещал разыскать для меня эту загадочную женщину в недрах стеклянной высотки. У американца было вытянутое лицо, над ястребиным носом светились любопытством карие глаза, которые метались, словно дворники на лобовом стекле, очевидно разрываясь между выбором: смотреть на мое лицо или на красную куртку с надписью Russia. Мы обменялись номерами телефонов, и я мрачно побрела по улице в сторону Чекпойнт Чарли, подгоняемая ветром.

И так на меня нехорошо подействовал этот пограничный пункт, что остаток дня я провела в одиночестве, даже не подумав написать Ольге. Блуждала по душераздирающему Музею берлинской стены в размышлениях о том, что же такое творит с нами жизнь и какую цену люди готовы заплатить за свободу. Солдаты закладывают кирпичами окна домов, выходящие на западную часть Берлина. Под ними, в реке Шпрее, лежат утыканные гвоздями маты, чтобы тот, кто вздумает прыгнуть с крыши, не смог достигнуть другого берега. Юноша Петер Фехтер валяется под стеной, простреленный пограничниками в живот. Люди, словно складные куклы, прячутся в сдвоенных чемоданах. Машинист Гарри Детерлинг таранит на поезде стену, за которой продолжаются рельсы, ведущие в другую реальность. Ганс Стрельчик вместе с семьей улетает из ГДР на воздушном шаре…

Когда продрогшая и голодная я вернулась в отель, Ольга примеряла перед зеркалом обновки с лейблом Marccain. Среди них была прекрасная шелковая рубашка с мелким принтом из лебедей, которая заметно жала Ольге в области груди.

– Она же тебе мала, – честно сказала я.

– Вижу, – насупившись, ответила Ольга. – Но она мне понравилась, и я на что-то надеялась.

Я пожала плечами. Это же главная жизненная ловушка: закрывать глаза на очевидные вещи, надеясь, что обойдется. Покупать рубашку, думая, что грудь на время уменьшится в объеме. Соглашаться на доставку картины, игнорируя едва ощутимое нытье в области солнечного сплетения…

На меня рубашка села идеально – настолько, что я тут же выкупила ее у Ольги, и, не переодеваясь, направилась на ужин.

В нашем ресторанчике собралась примерно та же публика, что и вчера: пара англичан средних лет, семья французов с двумя детьми и благообразный старик-немец с отливающей оловом бородкой. Над каждым из столов, расставленных по периметру небольшого зала, парил солнечный купол люстры с листьями лотоса и стрекозами, позаимствованными у оригинальных витражей Луиса Комфорта Тиффани. Настроение у меня было довольно депрессивное. Я принялась рассказывать о своем визите в Музей берлинской стены, и Ольга выразила глубокую признательность за то, что я не потащила ее с собой. Она, видите ли, вовсе не желала переосмысливать историю Германии, а желала развлекаться, покупать красивые шмотки и, возможно, познакомиться с каким-нибудь симпатичным немцем. Мироздание отреагировало на ее запрос стремительно, хотя и в несколько искаженном виде. Пожилой немец уже долгое время прислушивался к нашей беседе, вскидывая глаза всякий раз, как я произносила «Чекпойнт Чарли». Он сидел совсем рядом, за соседним столиком, медленно прихлебывая пиво из большой керамической кружки, которая явно не относилась к числу посуды, используемой в ресторане. Украшенная медальонами с изображением каких-то мужиков (как выразилась Ольга) в париках и снабженная крышкой, такой же оловянной, как и бородка немца, который пил пиво, эта кружка выглядела вызывающе помпезно. Заметив, что я уставилась на сие странное керамическое изделие, немец сказал по-русски: