Первая глава дает лишь чисто сюжетную завязку: по стечению обстоятельств Онегин получает богатое наследство и поселяется в деревне. Не Онегин выбрал деревню, она его выбрала. Такой сюжетный ход ровным счетом ничего в себе не таит, он может лишь дразнить воображение неопределенностью и загадочностью, тем более что никакого духовного обновления, по первым деревенским впечатлениям, деревня Онегину не обещает.

Вторая глава раздвигает круг героев: в повествование входят Ленский и Ларины, в том числе Татьяна. «Линия Онегина отделяется от линии автора-поэта, возрастает роль эпического начала произведения»[34]. Образ Онегина оттесняется и новыми героями: в плане-оглавлении (1830) вторая глава названа (в честь Ленского) «Поэт», третья (в честь Татьяны) – «Барышня».

Примечательное явление: Ленский и Татьяна – герои с характерным романтическим мировосприятием. Не очередной ли парадокс: для реалистического произведения – не слишком ли много романтиков? Но, во-первых, реалистическому изображению подвластно все, что встречается в жизни, а романтический стиль поведения знаков не только для литературных героев, он бытует в жизни, во-вторых, романтики не на одно лицо, каждый индивидуален.

Не менее примечательно, что в канун пополнения романа новой группой романтиков их круг покидает Онегин. Он несет явные черты романтического сознания, когда в конце первой главы включен в групповой портрет вместе с автором, когда мы видим его в белую ночь на невской набережной «с душою, полной сожалений». Но буквально на третий день пребывания героя в деревне в его мировосприятии происходят значительные перемены. Возникает дополнительный контраст: обычно лоно природы – органичная питательная среда мировосприятия романтиков, здесь же она выявляет антиромантический настрой души героя. Впрочем, онегинский «резкий, охлажденный ум» прокламировался ранее; здесь мы видим его проявление.

Описание дано как бы из-за плеча Онегина, передано его состояние («ему казались»), но состояние героя изображено слогом автора: это его стилистика, его эпитеты («уединенные», «сумрачной»), его оксюморон (журчанье – «тихого» ручья). И тут же интонация меняется:

Исчезает стилистически окрашенное слово, появляется «простое и прямое, “голое” слово»[35]. Повествование отражает онегинский практический склад ума.

Описание онегинской усадьбы в начале второй главы также дается авторским романтизированным взглядом; в первой строфе оно завершается картиной запущенного сада, названного приютом задумчивых дриад. Можно с уверенностью сказать, что сознание Онегина, чисто практическое сознание, воспринимает мир без поэтических украшений; никаких дриад, ни, мягче, их приюта в своем саду он, конечно, не находит. Таким образом, одна и та же действительность по-разному воспринимается в зависимости от внутреннего психологического склада героя и автора. М.М. Бахтин указывал на характерные для романа зоны «диалогического контакта» автора с героем: «Автор видит ограниченность и неполноту еще модного онегинского языка-мировоззрения… но в то же время целый ряд существенных мыслей и наблюдений он может выразить только с помощью этого “языка”, несмотря на его историческую обреченность как целого»[36]. Приведенные здесь факты раздвигают зону «диалогического контакта», выявляют и такую возможность, когда онегинский практицизм судится с позиции оставленного (или оставляемого) романтического сознания.