«Масса Примы увеличилась на 57 граммов.

Время роста – 62 дня.

Подозреваю, Прима наращивает массу в попытке создать новый орган, способный к совершенно иному способу взаимодействия с миром. Вероятно, в будущем появится порода собак, способная телепатически приносить тапочки. Или бутылку пива».

Расплывшись в торжествующей улыбке, Андрей взял горсть корма, развернулся к автожектору и запихнул корм себе в рот. Захрустел. Не причмокивая, конечно, но как получалось.

Энцефалограмма Примы показала значения мозговых волн, близких к обиде.

– Прости, девочка, прости. Но так надо.

Пережевывая корм (вкус нута чувствовался ярко, в отличие от заявленного вкуса ягненка), Андрей сделал запись:

«Поразительно. Не имея органов чувств, собачий мозг неким образом приспособился чувствовать. И даже обижаться! Вероятно, неожиданную стимуляцию дает мозговая активность существа, которое я вскоре планирую изловить. Или существ, поскольку сигналов порой бывает довольно много. Особенно по ночам.

Надеюсь, новый мозг не уступит человеческому».

Пока Андрей дописывал последнюю строчку, счищая языком корм с зубов, в лабораторию вошел Тит Булдер. Он на ходу натягивал халат поверх спортивной кофты и ежился. В лаборатории строго поддерживалась температура в 16 градусов, так что теплые вещи давно стали неотъемлемой частью рабочего дня и, собственно, самих исследований.

Тит ассистировал Андрею. Вместе они трудились на благо исследовательского центра «Фундаментальные основы биотехнологии», а проще говоря – осваивали грант на изучение возможностей так называемого изолированного мозга.

– Как ваше ничего, Андрей Николаевич?

– Привет, Тит. – Андрей всё еще вписывал в журнал данные автожектора, но это не мешало ему разговаривать. – Если продолжишь помпезничать со мной – угодишь в одну из треклятых банок. Станешь тринадцатым жильцом Кошкина Дома. Будешь там верховодить.

– Да бросьте. Вам – пятьдесят пять, а мне – всего двадцать восемь. Всё равно что отца не уважать.

– Ты обращаешься к отцу по отчеству?

– Ну, нет, конечно.

– Ага, значит, не хочешь в банку.

Тит пожал плечами и, подхватив рабочий планшет, начал обход.

Лаборатория была довольно просторной, около двадцати семи метров в длину. В северо-восточной части имелась зашторенная операционная, где Андрей анатомировал подопытных. Вдоль стен мрачными шеренгами стояли автожекторы. Раньше их насчитывалось ровно двадцать, но в прошлом месяце колба с мозгом морской свинки начала протекать, так что осталось всего девятнадцать.

Кровяной сыворотки, насыщенной кислородом, удостаивались только самые живучие экземпляры – такие как Прима и Кошкин Дом. Кошкиным Домом Андрей называл автожектор с головными мозгами кошек. Нежизнеспособные мозги животных, как правило, утилизировались уже через сутки. Кошки же продолжали жить какой-то своей жизнью, изредка подавая сигналы, типичные для жалоб.

Тит остановился у Кошкиного Дома и тщательно изучил показания автожектора. Крошечные кошачьи мозги лежали друг на дружке, образовывая бугристую, неаппетитную пирамидку. На самом верху находилась чья-то Николетта. Или Рыжуля. Тит уже не помнил.

– Скажите честно, Андрей Николаевич, вы планируете заполнить Кошкин Дом доверху?

Андрей с готовностью оторвался от записей. Прищурился, изучая автожектор с кошачьими мозгами.

– А у тебя есть кошка, Тит?

– Нет, пока еще нет.

– Тогда не отвлекайся.

– Да, конечно. Вы включали сегодня Волнорез?

– Что ж, Тит, справедливый вопрос. И почему я до сих пор этого не сделал?

Волнорез находился у восточной стены и представлял собой экспериментальную модель энцефалографа, позволяющего считывать неинвазивным методом биоэлектрическую активность головного мозга. Проще говоря, Волнорез мог обнаружить любое живое существо, включая мозги в автожекторах, и