– Анализу? – переспросил я, невольно улыбаясь столь явному уходу от прямого ответа на свой вопрос. – Зачем же вам проводить анализ виски, если этого человека убили с помощью холодного оружия?

– Потому, – на полном серьезе сказал Биф, – что я подозреваю наличие в виски мышьяка.

После чего больше не стал вдаваться в подробности.

Входную дверь нам открыла Роуз и снова проводила в библиотеку, где мы застали одного только Питера. Как мне показалось, он выглядел усталым и глубоко несчастным, хотя вполне приветливо поздоровался с нами и предложил сигареты.

– Этим утром у нас снова побывала полиция. По-моему, у них нет сомнений, что бедняга Дункан покончил с собой.

– Я крайне сожалею об этом, сэр, – отозвался Биф, и в его голосе звучало искреннее сочувствие. – Вероятно, вы сильно переживаете смерть старика, которого знали всю жизнь.

Питер кивнул:

– Да, мы все здесь испытываем схожие чувства. Он был настолько преданным слугой, каких все реже можно встретить в наши времена. И хотя в последний год или два стал более нервным и чересчур чувствительным, всегда справлялся со своими обязанностями даже лучше, чем я смел ожидать от него. Я испытывал к Дункану своеобразную привязанность. Мне же еще вспоминается, как он отводил меня в детский сад, а вечерами забирал оттуда.

– Но у вас есть хоть какие-то соображения, что могло заставить его пойти на самоубийство? – прямо и резко спросил Биф.

– Как мне кажется, он просто не выдержал напряжения, воцарившегося в доме после убийства. Я знаю, насколько его волновало ожидание вызова для дачи показаний и что его слова могли только повредить моему брату. Однако думаю, его жена сможет сообщить вам больше, чем я. Не хотите ли, чтобы я вызвал ее сюда?

– Что ж, вероятно, побеседовать с ней нам, так или иначе, необходимо, – сказал Биф.

Миссис Дункан оказалась настолько же низкорослой и пышной, насколько муж выглядел тощим и бледным. Рукава платья выглядели слишком узкими для рук, ее лицо было крупным и белым, как посыпанный сахарной пудрой пудинг. На нем не отражалось никаких следов только что пережитого горя, но в манерах сквозила неприязнь к чужакам. Почему-то возникало ощущение, что она распоряжалась своим нервным мужем так же легко, как управлялась со всем остальным на кухне. Но в ней чувствовалось и что-то не совсем здоровое. Быть может, на такую мысль наводили исходивший от нее чуть заметный запах пота или складки чрезмерно разросшегося живота.

– Примите соболезнования в связи с постигшим вас горем, – произнес Биф привычную в подобных случаях фразу.

– М-м-м, – протянула миссис Дункан, как будто соболезнования показались ей двусмысленными.

– Лично у вас не возникает сомнений, что он сам наложил на себя руки? – спросил Биф.

– Никаких, – ответила кухарка. – Он уже грозился сделать это раз десять. Его привела в отчаянное расстройство ситуация в доме. – Она бросила почти обвиняющий взгляд на Питера Феррерса. – Так что едва ли теперь стоит чему-то удивляться.

– И все же, – заметил Биф веско, – для нормального человека, как представляется, требуются более тяжелые испытания, чем последние события здесь, чтобы добровольно уйти из жизни. Если бы ему случалось так же часто сталкиваться с убийствами, как, например, мне, он ни за что не пошел бы на такой безумный шаг.

– Причиной послужило не само по себе убийство, – сказала миссис Дункан. – Дело в его бессмысленной верности этой семье. Я не уставала твердить ему, что он слишком напряженно работает. Муж порой не мог заснуть ночью, если его не устраивал порядок, наведенный накануне в доме. «Делай, что тебе положено, а остальное – не твоя забота», – говорила я ему. Но нет. Ему не давало покоя, понравилось ли мистеру Стюарту то, почему мистер Питер изволил сказать это. И так он доводил себя почти до исступления. А когда произошло несчастье, муж буквально обезумел. Я же ему сразу заявила, что смерть мистера Бенсона – невелика потеря. Но он только мне возражал: «Кабы ты знала все, что знаю я». Или: «Надеюсь, мне никогда не придется рассказывать о некоторых подробностях». То есть все в таком роде.