Со гробом на макушке…
Кому-то повезло?
Хороший гроб, сосновый,
Пропитанный смолой.
Не подыщу я слово…
Покойник молодой!
В минуту же такую
(Коли на то пошло!)
Вон бабушки толкуют:
«Как помер хорошо!»
«Сперва, когда еще темно…»
Сперва, когда еще темно,
Две мне знакомые собачки
Помойку проверяют – на земле
Кусочки хлеба подбирают, кости
Куриные, что из ведра упали.
Потом они, не утоливши голод,
Принюхиваются, мордочки задрав.
В контейнере «нащупали» чего-то
Вкуснее. Может, колбасы кавалок
Заплесневелый.
Но проблема в том…
О, как потешно бегали, кружили,
Вдыбки вставала, лапками скребли
По ржавой жести. Не достать до края,
Тем паче не запрыгнуть. Без обиды
Одновременно отвалили прочь,
В соседний двор —
и там помойка есть.
И тетка, не успев опохмелиться,
Зевая, по-животному ревнув,
Огрызок обронила на дорожке.
«Деревня – Старая Арба…»
Деревня – Старая Арба —
Скрипела, ехала и стала.
Не в пользу ей пошла «борьба»,
К которой звали Ленин – Сталин.
Не зрила ноченьки и дня,
Хваталася за то, за это.
Но зачерствела у плетня
Краса-береза без привета.
И пахаря зря поджидал
В ополье грач —
сопутник вечный.
Бурьян за лето вырастал
На непаши в рост человечий.
С березой сгинули во тьму
Молитвотворцы нив, околиц
Есенин, Клюев… Их уму
Нет места под российским солнцем?
Как смели плакаться, радеть
И величать дворов унынье,
Того, что дóлжно умереть
Назавтра, ну а лучше ныне.
Деревни нет той… никакой,
Плетень последний наземь рухнул.
Грач долбит клювом ком сухой,
Как почерневшую краюху.
Половодье на кладбище
Если б видели вы, как кричали кресты,
Руки к небу вздымали из глуби,
И захлебывались с ними сирени кусты —
Перекошены ниточки-губы.
Обелиски ныряли – вон так с образком,
Там вон со звездою железной.
И окрест нарастающе властвовал гром —
Несравним со стихией небесной.
Наваждение? Кара? За сонмы грехов?
Не придумать суровее вживе!
Где могилы недавно погибших сынов
На чужой и неведомой ниве?
Где могилы отцов, матерей, стариков
И детей – от болезней скончались?
Лишь воды разрушительный яростный рев!
Это бедствие – только начало?
Этот зреющей скорой трагедии рок
Черной мрежью задушит селенья,
И поля, и дороги… заветный лужок,
Где я первое стихотворенье
Сочинил под диктовку мне родственных пчел,
Они тоже творцы «сладких строчек».
Я и впредь никуда не сбежал, не ушел,
Здесь взращал я словесный «росточек».
И взрастил. На Руси я приметный поэт
И прозаик отборного ряда.
Посылал я народу врачующий свет
И земную от Бога отраду.
Но поганая сила давила на жизнь,
Отравляла… И Русь покачнулась.
Суматоха в стране. Хоть ты как ни крепись,
А зеница-судьба отвернулась.
Мутный, грозный поток наседает, как смерч,
Ломит все на пути оголтело.
Стонет кладбище. Даже сегодня и смерть
Стала вроде бы как не у дела.
Океан разольется деяний крутых,
Будут плавать бумажки повсюду,
Сам Линкольн и весь Кремль на них…
И проявится профиль Иуды!
«Хоронили отца администратора…»
Хоронили отца администратора,
А кто он был? Прославленный генерал?
Простой обыватель? Механизатор?
Почему у станичников такое внимание снискал?
Народу столько, что даже при социализме
Не выходило на шествие 7 Ноября.
Я спросил у человека, стоявшего поблизости,
Он сказал: «А что тут лукавить зря!
Картина банальная, хоть и странная —
Сын не абы кто, а хозяин района всего,
Только подчиненных – считать устанешь,
Не придешь – «самодержца самого»
Оскорбишь, огорчишь… Разве можно!
Разве мягкий стул надоел и пресытился куском!
Прочим поглазеть – концерта дороже,
Дабы всласть посумерничать потом.
Кто как поймет, воспримет похороны —
Праздник придуманный или естество.
Видишь, венки, букеты от дома до дома,