И это вовсе не потому, что иерусалимский маршрут был скучным, или в нем отсутствовала поучительность и занимательность. Напротив, являя собой тот тип людей, которых можно назвать «пройдохами», Уэйли Иерусалимец был в то же время человеком очень умным, образованным, начитанным, тонким наблюдателем, в ком философское смирение странно сочеталось с наивным цинизмом. И даже если он, следуя неизменной привычке путешественников того времени, позаимствовал из других книг некоторые из описаний, то сумел придать этим заимствованиям своеобразие. Часто он смотрит на все и судит обо всем со своей точки зрения, особенно когда речь идет о женщинах, интерес к которым не иссякает на всем протяжении его пути, или же когда говорится о множестве форм, которые принимают в различных странах всевозможные пороки, чью английскую и европейскую разновидность никто не знает лучше его. В книге есть описания пьяниц, игроков, сводников, очаровательных и опасных плутов, о которых мне хотелось бы рассказать, противопоставив им один-два трогательно-наивных образа порядочных людей, таких, как настоятель католической миссии в Иерусалиме, который так горячо радуется благой цели его паломничества, что Уэйли, краснея от стыда, спрашивает себя, не открыть ли ему истинный замысел своего путешествия к Гробу Господню. Вот несколько взятых мною наугад отрывков, дающих представление о своеобразии этого длинного рассказа:

В Смирне таможни были сданы в аренду одному спесивому турку, который выказал большое удивление, когда мы не явились лично засвидетельствовать ему свое почтение. Будучи осведомлен об образе мыслей сего чиновника и его большой любви к небольшим подаркам, я положил в карман лорнет и в сопровождении господина Л. направился в помещение таможни, где мы обнаружили, что сей длиннобородый откупщик уже ждал нас и рассчитывал принять нас согласно местному этикету.

Войдя в парадную залу, мы увидели его сидящим на полу; он даже не удостоил нас взглядом, но приказал сесть и взять трубки. Я еще слишком мало находился в Турции и не привык к их обычаю курить, но мой спутник сообщил мне, что я окажусь в высшей степени невежливым, если хотя бы не притворюсь курящим. Мне пришлось взять в зубы трубку, и так, не проронив ни звука, мы сидели более четверти часа, хотя в зале и находилось более двадцати человек. Затем нам подали сладости и немного кофе без сахара. Наконец, после этого угощения турок-откупщик соблаговолил нарушить молчание и спросил, есть ли в наших дорожных сундуках иные вещи, кроме одежды. Когда мы сказали, что нет, он тут же приказал выдать наш багаж, не открывая. Тогда я подарил ему мой лорнет. Он оказал мне честь, приняв его, но ни взглянув на него, ни поблагодарив меня.

Сначала я поразился такому неучтивому поведению, но вскоре, получше узнав нравы турок, я обнаружил, что подобное поведение вовсе не подразумевает ни дурных намерений, ни бестактности. Турки в своей гордыне решительно не желают, чтобы мы могли подумать, будто какая-то подаренная вещь способна доставить им даже маленькое удовольствие. Получая подарок от христианина, турок уверен: принимать – это его обязанность, а вы делаете ему одолжение, и никогда вы его не разубедите, даже если вы подарите ему половину собственного состояния.

Несколькими днями позже, в Фоче Нове59, Уэйли представился случай наблюдать иное проявление турецкого характера:

Когда мы возвращались с охоты, к нам подошел весьма почтенного вида мусульманин и выразил желание подняться к нам на борт, дабы осмотреть корабль. Мы взяли его с собой, и он, казалось, был очень тронут вниманием. Он очень хвалил вкус нашего