А еще граф вынужден был терпеть присутствие двух представителей городского совета – без них, согласно давнему договору, заключенному еще его дедом, городских граждан нельзя было допрашивать, судить и, в случае осуждения, наказывать.

Итак, граф занял свое место в специально принесенном слугами тяжелом кресле, прочие расселись по скамьям, а на низком длинном столике палач разложил свои страшные инструменты – гнутые иглы для забивания под ногти, клещи, вóроты для сжимания конечностей и дробления суставов…

Несчастного Мастера Альбрехта принудили встать на колени и склонить голову. Подручный палача встал у него за спиной, держа в руках конец веревки, связывающей старику запястья.

«Эй ты, Альбрехт, называющий себя философом! Выслушай, в чем обвиняют тебя люди! – начал граф свою речь, – Выслушай и ответь нам немедленно и чистосердечно: признаешь ли выдвинутое против тебя или не признаешь?»

Он проглотил слюну и пытливо взглянул на старика. Тот, однако, не поднимал головы и вообще не менял позы.

«А коли признаешь его полностью либо частично, то, прежде чем передали мы тебя церковным властям, изволь рассказать нам все, с этим связанное. Кто научил тебя злому делу, кто помогал? Что надоумило тебя употребить силу колдовства, что жаждал ты благодаря этому обрести и каковы были орудия твоего черного промысла?»

Граф сделал глубокий вдох, затем продолжил:

«Если же ты надеешься вовсе отвести от себя предъявленные обвинения, то должен будешь дать в этом случае исчерпывающее объяснение тем уликам, которые… – он вдруг поперхнулся, – … которые были найдены при обыске в твоем доме… ты слышишь меня, старик?»

Мастер Альбрехт молча кивнул. Он по-прежнему стоял на коленях и глядел в пол.

«Отвечай же!»

Старик медленно поднял глаза.

«Я… не совершал… ничего из того… в чем меня обвиняют…»

В ответ граф усмехнулся привычной усмешкой судейского недоверия:

«Что ж… едва ли не каждый, столкнувшись со столь серьезным обвинением, предпочитает вначале отрицать все или почти все… это столь обычно в подобных делах, что не заслуживает особого внимания…»

Он перевел дух.

«Но нас это, разумеется, не удовлетворит: потрудись-ка ответить подробно и обстоятельно!»

Мастер Альбрехт вновь поднял глаза:

«Право, я не знаю, господин, о чем бы должен здесь вам поведать… я не имею ничего из того, что должен бы был скрывать от вас… ибо полагаю, что вам, господин, и без того все было про меня всегда известно…»

«…что нам известно – то тебя сейчас не касается вовсе… – перебил его граф, – …твое же дело нынче: говорить правду… полностью, всю…»

Старик поклонился покорно:

«Что ж – я готов… я готов рассказать вам все… – он выпрямился, – ибо ничего незаконного отродясь не совершал… вот уже несколько лет день за днем я делаю свою работу… которую подрядился выполнить для вас, за которую вы платите мне серебром и которую, Бог свидетель, я уже почти и закончил…»

«Работу? – встрял вдруг в разговор один из членов городского совета, – Какую такую работу? Объясни-ка нам тогда, в чем состоит это твое ремесло… и какую пользу оно приносит…»

Граф, услышав это, недовольно поморщился – ему-то вовсе не хотелось, чтобы Мастер Альбрехт разболтал тут всем и каждому про свои поиски Царицы Красок. Надо было как-то отвести его, что ли, от этой опасной темы, спихнув при этом на другую, ту, ради которой и учинили допрос:

«Постойте-ка, эй! – он поднял вверх правую руку, – Не станем тратить время на пустые вопросы! Человек этот действительно получал от меня деньги… потому как делал для меня работу… должен был делать…»

Членам городского совета, однако, этих слов показалось мало. Старший из них – глава богатого цеха шорников – в ответ лишь прищурился, словно бы от холодного ветра, и вслед за тем покачал головой: