– Значит двуполые у вас в чести, – констатировал вслух Артур, как только вновь смог контролировать собственные легкие.

Однако по мере дальнейшего нахождения в тюрьме обида на происшествие прошла, и он вместе с другими заключенными стал зачарованно разглядывать идеальные фигуры гермафродитов, пытаясь понять, кем изначально были рождены те или иные из них. Некоторые пленники даже влюблялись в инспекторов, ибо никогда не видели прежде столь выверенных форм, столь чистых и крепких волос, такого идеального цвета лица, формы носа, качества зубов. Инспектора иногда даже реагировали на попытки влюбчивых недолюдей привлечь к себе внимание – так же как отвлекаются сердобольные тетушки на мурлыканье бездомных голодных котят.

Видя, как один из пленников сохнет по гермафродиту, проверяющему качество их пищи, Артур не выдержал и нарушил молчание, которое хранил уже около недели, с того момента, когда его за слишком явные признаки подготовки к бегству наказали двумя сутками карцера.

– Ну, каково это? – спросил он молодого тщедушного мулата, сидевшего с помутнённым взглядом и странной улыбкой на устах.

Мулат повернулся на его голос и растерянно рассмеялся – было видно, что он не знал языка, на котором к нему обратились.

– Ясно… – тяжко выдохнул Артур, догадавшись о причине смеха собеседника. – Ты на каком языке разговариваешь? Откуда сам? – вновь задал он вопрос, на этот раз коряво попытавшись продублировать его на нескольких известных ему языках. Мулат смущенно улыбнулся, и лишь услышав неоафинский, бодро, как будто догоняя направленное к нему обращение, выпалил: «Egypt-Egypt. I’m an egyptian».

Поняв, что разговаривать можно только так, Артур, больше не возвращался к своему родному языку. Он начал диалог, в ходе которого, активно помогая себе мимикой и каракулями на песке, попытался узнать имя собеседника и подробности того, как тот попал в тюрьму.

Мулата звали то ли Фарук, то ли Фароок, и он, как выходило из разговора, был из семьи, работавшей в сфере услуг для неоафинских туристов. Из-за этого-то, как смекнул Артур, тот неплохо знал неоафинский и не был шокирован, когда их навещали инспектора-гермафродиты, ясно понимая, что перед ним и мужчина и женщина одновременно.

– И зачем я только поехал туда?! – сокрушался Фарук, вспоминая собственное решение отлучиться из города-курорта, где работал прислугой в отеле для неоафинских туристов. – Мать сказала, езжай в деревню к родственникам, сходи на могилу отца… – презрительно пародируя старческое брюзжание, прошамкал он.

– Что с твоим голосом? – спросил Артур, не поверив своим ушам, передающим, что Фарук так имитирует речь собственной матери.

– Ничего, – не поняв скрытой претензии, ответил рассказчик. – В общем, приехал я перед самым замесом. Я даже не успел толком ничего понять. Иду по саду и тут стрельба! Дядька бежит, кричит: «Фарук, убегай, убегай!» – а я стою, даже не шелохнулся. Потом вдруг взрыв привел меня в чувства. И надо было убираться прочь! Я же с какого-то черта понесся в дом. Там тётка вопит, мол, спрячь, спрячь, племянниц. Ух, старая сука! Ну, зачем я ее послушался?! – чуть не плача воскликнул Фарук, и от досады треснул кулаком по песчаной почве, специально насыпанной на бетонном полу камеры. – А потом неоафинский вельможа, который и устроил эту охоту, взял меня с «мелкими» в плен. И ты представляешь, я ему говорю: «Господин, господин! Я из курорта. Я случайно тут оказался!» – Господин видит – свой! Я уже обрадовался, и тут племянницы как давай реветь и мне на руки виснуть: «Фарук, Фарук!» – Суки! – со жгучей ненавистью к родственницам выпалил мулат.