Да тебе, подполковник, доказательств моей причастности к подобной акции и не нужны. Ты просто намекаешь мне, что если я не соглашусь на сотрудничество с твоей Конторой, то эта непроверенная информация на уровне пьяного трепа может быть вброшена в чеченское общество, где меня в лицо знают уже очень многие, а слыхали обо мне еще больше, и тогда все очень даже может закончиться для меня довольно быстро. Досье на меня в вашей Конторе, надо полагать, немалых размеров?

«Меченый» неспешно глянул ему глаза в глаза. На лице «Седого» была легкая печальная улыбка – и ни малейших признаков напряга.

– Думаю, что немалое. Но я читал только ориентировку из Ставрополя.

– Интересно было бы знать, кто, где и когда первым взял меня «на карандаш». Наверняка на Колыме, когда я отказался оставлять свою подпись в пустой ведомости с выписанной мне премией за сданную взрывчатку.

– Почему пустой?

– А там не было ни слова о том, в каком учреждении эта ведомость оформлялась и за что именно меня собрались премировать этими двадцатью пятью рублями.

– Понятно, – сказал «Меченый». – «Взять на карандаш» вас могли и раньше. Например, в Ошском погранотряде КГБ СССР или еще до прибытия туда – все-таки там китайская граница и отношения с соседями у нашей страны тогда были все еще далеко не радужными.

– А попав однажды под ваше всевидящее око, так или иначе, но остаешься в поле зрения органов надолго, а то и до конца своих дней.

– По-всякому бывает. Откуда вам известно, к какой Службе я принадлежу?

– Виделись. Точнее, я видел тебя в шинели с гэбэшными погонами, петлицами и соответствующей нашивкой на рукаве. И весьма удивился – здесь ведь все офицеры за пределами Ханкалы не носят никаких знаков различия, надеясь сойти за рядовых, которых многие чеченцы, и особенно женщины, попросту жалеют. Вроде боевикам в оптику не видно, кто есть кто.

– И где и когда это было?

– Двадцать пятого декабря прошлого года, на спуске перед блокпостом на входе в Аргунское ущелье. Я был в кабине «КАМАЗа», пятого от головы колонны машин Датского Совета, идущей в горные селения, а ты вот так же в «УАЗике» и с БТРом сопровождения вырвался с гор и не проскочил на скорости мимо, как наверняка сделали бы многие твои соратники, а начал разбираться, по чьему это распоряжению третьи сутки не выполняется приказ генерала Бабичева о беспрепятственном прохождении по территории республики колонн с гуманитарными грузами.

Все было именно так в прошлом декабре, об остановленной колонне «датчан» он услыхал еще до выезда из Шатоя, где задержался как раз на трое суток, и вины начальника блокпоста на входе в ущелье не было, собственно, никакой – тот попросту не рискнул противоречить своему непосредственному начальству, безвылазно сидящему за высоким бетонным забором на окраине Шали…

– Комендант района, трусливая скотина в полковничьем звании, в очередной раз нажрался водяры до поросячьего визга и на копии приказа главного военного коменданта Чечни начертал куриной лапой: «Не пущать!!!».

– Я в курсе, – сказал попутчик. – От старшего нашей колонны, который ездил с тобой в комендатуру. Это тебя «Меченым» называют?

– Меня. От кого слышали – от своих коллег или от местных?

Шавинский недолго подумал.

– Не помню, где и когда, но точно не от тех, с кем работаю.

– И как они обо мне отзывались?

– Нормально, подполковник. Порой даже с уважением. Совет один могу тебе дать?

– Слушаю.

– Когда в населенных пунктах выходишь беседовать с местными жителями – не бери с собой оружия. Никакого.

«Седой» определенно не шутил и не подкалывал.

– Почему?

– Уважения будет еще больше.