– Кто-то пострадал?

– Нас тринадцать человек было, включая экипаж, а четырнадцатым – мой пес Джонни. Ни у кого ни царапины, хотя вертолет ремонту уже не подлежал. С него, как говорили, сняли только двигатели, топливные баки и несущий винт, а корпус в тайге остался.

– Действительно повезло. А еще?

– Сломал два позвонка, но именно те, которые при любых наклонах и прочих телодвижениях остаются неподвижными.

– Это как?

– Поскользнулся в парилке приисковой баньки, слетел с самого верха задницей на бетонный пол и спиной ударился о ребро нижней ступени. Минут двадцать не то что пошевелиться от боли не мог, а даже дышать, хотя, конечно, как-то дышал. Потом отпустило немного, выбрался кое-как в моечную, ополоснулся слегка, оделся и побрел домой. В больницу обратился только на следующее утро, пришел туда сам, и надо было видеть лицо врача, взявшего в руки рентгеновский снимок моего позвоночника – верхняя часть двух позвонков была стесана подчистую, отчетливо был виден серый канал спинного мозга, до которого оставалось не более миллиметра. До сих пор вот только понять не могу – куда делись срезанные части позвонков? На снимке ведь ни одной их крошки видно не было, а спросить сразу как-то не догадался.

– Долго лечились?

– Вообще не лечился. Они мне даже ни одного укола не сделали, никаких таблеток не дали, сразу отпустили домой: «Только не напрягайте спину, все зарастет само собой».

– Заросло?

– Наверное. С месяц спина поболела, еще с полгода это место иногда чувствовалось, а потом вообще ничего не беспокоило. Рентген позвоночника я больше ни разу не делал. Хотя, наверное, надо было – просто из любопытства, что там теперь – с выступами или без.

– Просто невероятное везение.

– Севера вообще такое место, где частенько что-нибудь, да и случается эдакое. По крайней мере – со мной было так. В начале сентября 94-го в третий паводок сплавлялись мы втроем на резиновых лодках по Детрину – это первый крупный правый приток Колымы…

– Что значит «в третий паводок»? В сентябре?

– Первый паводок там бывает в середине или даже в конце мая, когда очень быстро тает снег в долинах, второй – в июне, когда также быстро тает снег на сопках и в горах, а третий – в конце августа-начале сентября, когда натягивает с севера затяжные дожди.

– И?

– И бурная вода вынесла меня из-за поворота на громадный залом из упавших ранее лиственниц, который наискосок перегораживал половину русла и щетинился источенными водой на метровые пики остатками веток. А лодка у меня была «Нырок», глубоко сидящая в воде, и выгрести в сторону чистой стремнины я попросту не успевал, да и выпрыгнуть из нее на залом не сумел бы. Конечно, я пытался веслами «дать задний ход», но вода была быстрее, она без бурления и пены стремительно и зримо уходила под залом, и стоило моей «резинке» коснуться острия лиственничной пики, как меня с лодкой тут же втянуло бы туда же.

– Испугались?

– Нет. Если бы испугался, то не сидел бы сейчас здесь.

– И как же?

– Даже не знаю, как это объяснить. Я просто уперся взглядом в верхний ствол залома, продолжая работать веслами – и лодку медленно пронесло вдоль всей тридцатиметровой преграды, не ближе десяти сантиметров от частокола пик.

– Действительно в костюме с галстуком родились…

– Двое друзей, которые в своих лодках с малой осадкой – типа «каноэ» – подгребали на стремнине, наблюдая происходящее и ничем не могущие мне помочь, потом долго смотрели на меня с изумлением и, наконец, сказали несколько иное: «Тебя кто-то держал».

– Кто? Бог? Ангел-хранитель?

– Да как сказать… Опять же не знаю. А в начале 91-го довелось мне месяц пребывать в туманном Альбионе. Уже через две недели нахождения там я так устал от всего этого великолепия, что, засыпая однажды вечером, так сильно захотел домой, на Колыму, как еще ни разу в жизни ничего с такой силой не хотел. И я вышел из своего тела, безо всяких эмоций поднялся лицом вниз над собой спящим, затем вытянул вперед руки, пролетел сквозь стену и стремительно полетел без восторгов и страхов на восток – над свинцовым морем с белыми барашками волн, над остроконечными красными черепичными крышами какой-то североевропейской страны, затем сквозь сплошную облачность. Что было дальше – не помню, но утром я проснулся все в том же домике нашего послевоенного эмигранта в Кройдоне, южном районе Большого Лондона.