Он стёр ногой схему, приготовленную ночью, и набросал новую, треск разрываемого пространства нарушил утреннюю лесную идиллию.

В камине, несмотря на ещё не ушедшее до конца лето, весело трещали дрова. Алан сидел в кресле, грея холодные пальцы об кружку с горячим корфом, обычно, он не был большим поклонником этого напитка, разве, что по утрам, но сейчас его знобило. Он смотрел в огонь, заново перебирая в памяти утренний разговор с жителями Выселков.

Рассвет, яркими красками разукрасивший небо, выходящие из домов мужики с косами, им некогда разговаривать, сено само себя не заготовит, скотина сама себя зимой не прокормит, мало ли что понадобилось господам магам, у них забот нет, как прокормить голодную ораву. Женщинам надо успеть задать корм скотине, подоить коров да коз, приготовить на всех еду, ещё и поспеть на покосы сметать в стога накошенную траву, им тоже недосуг вести лишние разговоры. Вот только глаза отводят да стараются отойти в сторону поскорее, подальше с излишне внимательных глаз. И сначала просто вопросы превращаются в допрос. Занятая комната в избе старосты наполняется вздохами, упрёками, слезами, угрюмыми отговорками, пока не заходит почти впихнутая односельчанами молодая женщина, лет тридцати, невысокая, дородная, с укрытой платком головой и какими-то на удивление пустыми и равнодушными глазами. Она молчит, стоя перед двумя уставшими магами, смотрит вроде и на них, а на самом деле куда-то вдаль, мимо. На наводящие вопросы тупо кивает, одинаково, словно не вслушиваясь в их смысл. Первым не выдерживает Орнадо, на раздавшуюся ругань женщина неожиданно оживает и выдаёт невпопад.

– Да она бы и так померла.

– Кто?

– Дитё, – недоуменно глядит на них названная Марянкой, словно не понимая, почему они удивляются.

– Какое дитё? – Раздражение выплёскивается через край. – Причём тут дитё?

– Вот и я говорю, что не оно это, – разводит полными руками женщина, – а они: виноватая да виноватая. И понесла невесть кого, и потом… того.

– Как выглядел твой ребёнок? – Тихий, а от того ещё более пугающий голос самого Алана. – И куда ты его дела?

– Страшной, ой страшной. Глазюки белые, неживые, и волосёнки, как у старухи, и не орёт ещё. Не, не жилец была, не жилец девка-то. – Всё тот же равнодушный тон, будто и не про дитя родное говорит, а так, про котёнка приблудного.

– Где ребёнок?

– Так я того, в лес отнесла. – Она сказала так, словно это было обычной практикой в этих краях, а может и было, кто знает.

– Пойдём, покажешь, куда именно. – Он встал, ухватив её за руку.

– Да ни за что! Ой, убивают! Бабоньки! – Марянка заголосила дурниной, покрываясь некрасивыми красными пятнами, как лишаем. Но никто из соседей не заступился, когда пришлые маги, подхватив голосящую бабу под руки, вышли из избы и снова направились в сторону леса. Она замолкла только минут через двадцать, устав орать, скукожилась и послушно зашагала чуть впереди, показывая дорогу.

Ушли они недалеко, углубившись в лес не более чем на лид, вполне приметная тропка ужом извивалась между деревьями. Чуть припорошённая упавшими непритоптанными листьями, она уверенно вела вперёд, пока не упёрлась в небольшую полянку с парой старых полусгнивших пней. Пробежавшись по ней, тропинка повела бы и дальше вглубь леса к ягодным да грибным местам, но Марянка остановилась.

– Тута, – хмуро бросила она и махнула в сторону одного из пней.

– Что ты сделала? – спросил внимательно изучающий место вокруг пня Орнадо, не поднимая головы.

– Да ничо, положила и всё. Она даже и не орала.

В траве, под мокрыми листьями,не просохшими ещё с последних дождей нашлись обрывки ткани, с бурыми пятнами старой крови, видимо, служившие пелёнкой, других свидетельств, что здесь произошло на самом деле, не нашлось. Марянка стояла в стороне, на показанную ей пелёнку просто кивнула, продолжая жевать какую-то травинку. Подошедший к самому пню Алан вдруг передёрнул плечами и обернувшись вокруг своей оси, оглядывая всю поляну, тронул Орнадо за плечо.