– Эгей, друзья! Заходите к нам, у нас с Габи сегодня на ужин отличный мясной пудинг!

– Гутен абенд! – крикнула в ответ Маша. – Пудинг? Пожалейте наши стройные тела! К пудингу, небось, и пиво прилагается?

– А как же! Что за ужин без кружечки старого доброго темного… или светлого? Вал, ты какое предпочитаешь?

Последнюю фразу Густав закончил не повышая голоса: молодые люди уже входили в низенькую деревянную калитку.

– Я всякое люблю, – улыбнулся Вал, поднимаясь на крыльцо и отвечая на крепкое, сердечное рукопожатие немца.

Маша не стала вступать в дискуссию о сортах пенного напитка, а пошла поздороваться с Габи. Расцеловавшись с подругой, она стала с неподдельным интересом рассматривать свежепересаженные растения.

– О, я смотрю наши дамы нашли общую тему для беседы! – глаза Густава смеялись. – Значит у нас есть время выкурить по трубочке. Вал, ты когда-нибудь курил трубку?

– Несколько раз пробовал. Мне нравилось, но в маленькой квартире всегда кто-то был недоволен дымом.

– Главное, что тебе это было по вкусу. А раз так, у меня есть для тебя маленький сюрприз. Идем!

В старомодно обставленной гостиной, Густав подошел к массивному резному комоду и порывшись в одном из ящиков, протянул Валу изящную вересковую трубку.

– Нравится? Это тебе. Не благодари, я очень люблю делать подарки.

– Все равно спасибо!

Они уселись за большой стол и не спеша набили трубки, раскурили, голубоватый ароматный дымок поплыл по комнате. И Вал все-таки решился задать давно интересовавший его, но казавшийся несколько бестактным и неуместным вопрос:

– Густав, только не обижайся, я не знаю, насколько эти темы у вас принято обсуждать. А как ты сюда попал?

– Тема как тема, чего тут обижаться. А тебе действительно интересно? Что ж, слушай… – он посопел трубкой, собираясь с мыслями. – Так вот, родился я в десятом году в Мюнхене. Учился, себе, потихоньку, на инженера по автомеханической части, потом работал на заводе BMW, к политике склонности не имел, да и совсем ею не интересовался, если честно. А тут, бац – война! Мобилизация! Родина в опасности! И все такое, ну, ты понимаешь. Что делать, или на фронт, или под суд за уклонение идти. Пошел. То есть воевать за Родину.

Густав неодобрительно хмыкнул, выпустил целый клуб дыма и продолжил:

– Поначалу, вроде как все ничего было: ты, говорят, парень ученый, будешь фельдфебель! Бери человек двадцать народу и марш-марш танки ремонтировать. И попали мы в шестую армию, к Паулюсу. Там и снабжение ничего было, кормежка сытная, обмундирования полный комплект, все, в общем, неплохо, главное только под бомбу или обстрел не попасть. Ваши солдаты наши танки расколошматят, а мы, вроде как, чиним. Приходилось и на поле боя ремонтировать, но поначалу редко… Страшно, конечно, тоже частенько бывало. Через год дали лейтенанта и орден за доблестную службу. Ребята у нас были хорошие, спокойные и не пьяницы, местных не трогали, и те к нам хорошо относились: где тебя подкормят, где сам поделишься, особенно с детьми, у многих ведь дома свои остались.

Он немного помолчал, затем слегка усмехнулся:

– Однажды, даже чуть в газету не попал, представляешь? Должны были у меня интервью брать, да вот только журналист так и не доехал: разбомбили их колонну по пути. Да, время было тяжелое, а потом – стократ хуже: Сталинград. Сначала – все как обычно, а дальше поступления техники прекратились, а та, что была, вышла из строя. Раздали нам автоматы – повоюйте-ка ребята как пехота! Тогда, мне совсем тяжко стало: ну не могу я в живых людей стрелять! А откажешься – сразу к стенке поставят. Ну что делать, лупил в белый свет, как в копеечку. Тут – снова зима эта ваша жуткая, греться негде, одни руины, жрать нечего, друзей всех поубивало и такая тоска… И ведь что самое страшное: я на войну не просился, никто меня не спрашивал, сказали: «Ты солдат, офицер, а раз так, выполняй приказ!» А зачем? Ради чего? Некоторые не выдерживали, стрелялись, а я не мог: грех это.