Давно воюющим фанатикам и наёмникам всех видов и мастей намекали все вокруг – вы одно княжество, земля одна, она не отделится, не отплывёт по реке никуда, вам при любом раскладе рядом всю жизнь куковать.

– Не проще ли объединиться да вместе порядок навести? Ан нет, поди ж ты, злятся-ярятся, палицами машут, копьями трясут… – Свата захватил энтузиазм рассказчика.

– И давно уже непонятно, кто там свой, кто чужой, – на Каше-поле чем «чужее», тем лучше, – рассуждал домовой. – Например, если подойти к любому их лагерю и сказать «свои» – тут же стрелу в грудину получишь. Надо быть и выглядеть как можно чуднее (вам бы доспех справить, и ваши одеяния идеально бы подошли). Потому все, кто хочет, чтобы их не перепутали, сидят в своих лагерях до следующей внезапной битвы. Горе гонцам и водовозам… И сидят они без знаний, не могут поговорить друг с другом, даже если захотят. Как в тюрьме. Это на руку затесавшимся в путаницу шпионам. Они нашли, куда сбывать свои товары – от стремян до ядер. Хитро путают и науськивают бойцов друг на друга.

– Парадоксальный идиотизм! – воскликнул казак.

– Предательство ломает стратегии, нож в спину убивает доблесть, не о ком сказы сказывать, песни слагать, – слова домового, казалось, звучат вслух, такой скрытый взрыв эмоций в них был. Он печально взглянул на гусли Шуры. Тот заметил это, не думая, провёл по струнам и вздрогнул.

– Они звучат!

– Настроил-таки? – хохотнул Ален, унося самовар со стола.

– Не-а. Покормил… – парень поднял испуганные глаза на нас.

– Я отказываюсь удивляться, – пожимая плечами, сказала Рысь. А я вновь завертела в руках свою бордовую папку – раз у Шуры вышло, может, и у меня что-то получится?..

Всё вокруг затихло, впитывая начало новой красивой и сложной мелодии, которую, похоже, не знал и сам Шура – он наигрывал просто по наитию, для разминки, а получалось складно. В какой-то момент мелодия перестала быть гармонично-красивой, она ускорилась, превратившись в весёлую, отчего в мыслях возникал образ вихря. Не успев понять, что происходит, я упала с лавки.

«А, это Сват вскочил с одного её края, и я перевесила на втором. Зачем он так сделал?»

Казак быстро подбежал к подошедшему Алену, хлопнул его по плечу, и они начали вытворять такие кабриоли, что я так и сидела бы у лавки, открыв рот. Всегда молчаливый Барс громко свистнул, хлопнул в ладоши и пустился делать сальто. Мелодия всё ускорялась. Мы с Рысью переглянулись – происходило что-то странное. Домовой взмыл вверх и стал без остановки кружить над нами, как привидение с мотором.

На бороде Алена заблестели капли пота, чуб Свата прилип к голове, Барс, кажется, вспомнил все элементы акробатики, Рысь успела быстро стреножить себя ремнём с Мышкой, а я схватилась за стол, пытаясь не пойти в пляс. Но, так как под руку лезла и мешала эта проклятущая папка, удержаться не удалось. В процессе моих ирландских подпрыгиваний и демонстрации растяжки папка выпала из рук и… раскрылась. Посмотреть бы что там, но зубодробительная мелодия не думала останавливаться.

– Прекращай! – зарычала я на Шуру и чуть не попала себе коленом в подбородок.

– — Не могу! – парень пытался отдёрнуть руку и скинуть инструмент, он тоже обливался потом.

– Ска-А-жи-И, что-О еды не-Е! Дашь! – дёргаясь, размахивая руками, подпрыгивая и заикаясь, будто ехала на квадратных колёсах, возопила Рысь.

Шура что-то шепнул неуёмным гуслям, и всё мигом прекратилось. Мы попадали как куклы, царапина на ноге стала болеть сильнее, ещё и след от кошачьих когтей защипало.

Тишина, небо голубеет, птички поют…

– Это что за хрень была?! – как только Машка-Мышка была отстёгнута, она заплакала и, не дожидаясь ответа, убежала в дом.