В это время девицы-красавицы Рысь и Машка-Мышка успели набрать ягод и орехов. Стройная блондинка, сделав комплекс из йоги, с наслаждением жевала, а девочка сидела на скамье хмурой тучкой.

«Конечно, ни в телефоне посидеть, ни на лонгборде до кафе прокатиться».

Во главе стола, в парах дыма или тумана, в большом плетёном и видавшем виды кресле восседал полупрозрачный хозяин этой идиллии – мрачный скелет в чёрных лохмотьях.

Избушка, которую мы вчера нашли, была вросшей в мрачную землю и трухлявой. Но это…

– Вы тоже это видите, да? – я подошла к столу. От ветра мои волосы вставали дыбом и двигались как живые. Фыркая, я стряхивала их с лица – лучший вид для того, кто решил сойти с ума.

– И тебе утро доброе, – в басе Алена послышалось недоверие. Он неспешно обернулся в сторону шикарных хором. Я подумала было, что это и впрямь мне одной чудится, но затем увидела его бледное лицо. Остальные тоже, мельком, как бы невзначай, глянули на дом. Кажется, у них тоже возникли вопросы. Но никто не задавал их домовому.

«Почему они стесняются?» – подумала я со свойственной мне прямотой.

Шура продолжал экспериментировать над доставшимся ему в трофеи музыкальным инструментом. Инструмент играть напрочь отказывался.

– Хватит их мучать, ёлки-моталки. Покорми, что ли! – вырвалось у меня. Со вздохом я отвернулась от горе-музыканта. Раз уж я в роли безумной, так тому и быть.

– Иди-ка ты… своими делами займись, – шикнул мне вслед едва знакомый парень.

Вот всегда так, все считают должным нахамить.

– Какая сдержанность… – проворчала я, пожимая плечами, и, понимая, что помочь ребятам в бытовом плане пока нечем, пошла в дом. Пусть отдохнут и обсудят произошедшее.

Несмотря на преображение, дом требовал усилий. Для начала стоило хотя бы подмести, поставить всё на место, смахнуть пыль и мух с окошек.

В комнате имелся подпол. Было любопытно заглянуть в него, но я почувствовала себя крайне неуютно. Словно кто-то смотрит в спину. Но домовой во дворе. Я обернулась.

Из дальнего верхнего угла комнатки на меня враждебно взирал огромный паук. Телосложением он напоминал крестовика, но был гораздо больше. В тени, высоко у потолка, его сложно было разглядеть. Знай я об этом ночью, не плюхнулась бы так просто спать, хотя арахнофобией не страдаю.

– Что-то нет веселья вчерашнего в тебе, – тихо прошелестело за спиной. За мной уже стоял домовой. – Чего от коллектива отбиваешься?

– Ого, слова современные знаешь. Коллектив. Не нравятся никому странные люди, понимаешь? Редко кому, и то – лишь поначалу.

– Со всеми надо на их языке стараться говорить. Вы и сами не заметите, как на наш, старинный для вас язык перейдёте и всех здесь понимать будете. Ежели ты странная, то в странном месте должна быть аки рыба в воде! – лохмотья домового красиво колыхнулись.

– В том-то всё и дело. Я чувствую здесь, в странном месте, что-то родное, что-то большее, чем где бы то ни было.

– Как думаешь, это большее есть в твоём мире? – скелет почесал почерневший от времени череп и ответил на мой согласный кивок. – Только ты не хочешь это замечать и чувствовать.

– Возможно, – я чихнула от пыли, споткнулась о длинный грязный коврик, свернула его и нашарила на деревянных половицах круглый кованый крючок.

– Ну, лезь, коль не боишься, – домовой с вызовом посмотрел пустыми глазницами. – Доставай припасы, что остались после меня, а то накроются медным тазом.

«После меня». Жалеть домового или нет? Отвлечь? Пожалеть себя?»

– Эх. Все молодцы, а я нет. Не умею в социальные игры играть, – продолжала я изливать душеньку, оглядывая, что меня ожидает внизу. – Так неинтересно, здесь паучар по типу того, что в углу висит, не обнаруживается. Даже крыс дохлых нет.