– Так что нам делать? – растерянно спросил Жоффруа.

– Пока ничего. Маниаку, наверное, уже донесли о нашем негаданном вече – у него во всей армии соглядатаи есть, – и он наверняка уже готовится к самому худшему, то есть к отказу воевать всех вспомогательных контингентов. Не будем торопиться, посмотрим, чем все обернется. Подождем, чем ответит Ардуин. А все-таки рисковать нам нельзя, нельзя, чтобы эта греческая лиса застала нас врасплох… так что, братва, доспехи не снимайте, мечи держите все время при себе и не ходите в одиночку. Не напивайтесь сегодня ночью, а к бурдюку пусть прикладывается тот, кого больше шатает трезвым, чем пьяным. Не ходите по бабам, да не снимайте штаны. Спите по очереди, и ждите моих указаний, – распорядился Гильом, но по тону голоса казалось, будто он дает дружеский совет.

Он помолчал и добавил:

– Долгой будет сегодня ночь, но пока к нам проявляют уважение с той стороны, условий найма мы не нарушим. В прошлом некоторые из нас уже воевали с ромеями… они знают, что я имею в виду, когда говорю, что ничего не надо считать само собой разумеющимся ни на войне, ни в мирное время. Так что, по палаткам, братва, но спите только одним глазом.

После его слов негаданное вече – как назвал его Гильом – начало расходиться. Ночь будет длинной, одной из ночей, которые несут совет, одной из бессонных ночей, когда воины начеку и готовы к чему угодно. Когда ни один солдат не расстается с боевым оружием, положил его около подушки, а в доспехах, как водится, спрятан кинжал.

Во всей этой смуте казалось, что Конрад тревожится больше всех, не потому, что у него оружия еще не было, и не потому, что не вышел летами, и в этом возрасте все видится огромным и страшным до жути, а скорее потому, что вдруг ему придется покидать лагерь впопыхах, и он не сможет сходить в последний раз на могилу отца и попрощаться.

С момента, когда Мухаммад ибн ат-Тумна напал на рабад и похитил Надиру прошел всего один день и одна ночь. Посыльные Али ибн аль-Хавваса спустились с горы посмотреть, отчего занялись пожары, которые они разглядели в ночной темноте, но никакого толку от их прихода не вышло; как вернулся ни с чем и десяток солдат каида, которых он затем отправил на поиски Надиры и похитивший ее людей.

Крестьяне похоронили двенадцать несчастных собратьев, которых зарубили головорезы каида Катании, в основном, мужчин, стоявших в тот день на дозоре, и в приступе всеобщей горячки во всем рабаде стали второпях собирать пожитки. К стенам Каср-Йанны потянулась длинная вереница мужчин, женщин и детей, они волокли за собой скот и телеги, у кого-то в телегу был впряжен мул, а кто-то впрягся сам, шли туда, где уповали на защиту, которой в рабаде не получили. Въехав в город, люди начинали искать местечко, где бы пристроиться: у кого-то в городе была родня, и они пошли к ним просить приютить; те, у кого родни не было, останавливались около жилищ и мастерили временный кров. В гуще беженцев пришел и Алфей, он тоже решил бросить мотыгу да укрыться в Каср-Йанне.

Коррадо еще не совсем оправиться, он был слаб, и его все еще мучили приступы лихорадки. Аполлония уговорила его отложить пока мысли отомстить, сейчас перво-наперво надо было сделать все необходимое, чтобы как-то обустроиться на новом месте. Алфей с сыновьями, как искусные бедуины, ставили палатки около полей, которые возделывались в Каср-Йанне, как раз напротив одного из знаменитых садов славного города. Сюда-то и нагрянул к Коррадо незваный гость.

Явился Умар, вид у него был спесивый и наглый, подошел к палатке христиан рабада, ввалился, не удосужившись спросить разрешения, да так, что угол палатки повалился.