– Умар…. Умар! – отчаянно звала она, ее охватила боль, ей было страшно жаль, что она весь день ругалась с братом и ни разу не сказала, как он ей дорог.

– Твой брат был славным малым. Он, наверняка, в раю и его приняли как мученика. Да не плачь же, Надира, – цинично утешал Мухаммад.

– Не реви! – прикрикнул он, ему хотелось только одного – чтобы она прекратила лить слезы. – Терпеть не могу, когда хныкают в моем присутствии, – договорил он.

– Вот ты говоришь, что печешься обо мне, в свою палатку пригласил; да как же мне сидеть спокойно при таких словах? Да еще хочешь, чтобы я не плакала…

– А я и не хочу, чтоб тебе было спокойно, хочу, чтобы ты вела себя спокойно в моем присутствии. В следующий раз, когда позову тебя, улыбайся. Это приказ! Ступай теперь. Будешь сидеть с женщинами, но Джамал будет следить за тобой.

Надиру снова отвели к женщинам, которые до этого прибирали ее, и женщины, тоже узницы в четырех стенах, возненавидели ее, думая, что это из-за нее вспыхнула война и на них свалилось лихо.

Когда Али ибн аль-Хаввас уезжал из рабада, возвращаясь в Каср-Йанну, Надира не захотела принять от него для себя никаких даров, хотя каид предлагал ей аж Луну. В конце концов, после тысячи настойчивых просьб Надира попросила, чтобы ей переписали и подарили стихи поэта Мусаба, раз она имеет к ним большее отношение, чем кто-либо другой. Визирь Басыр распорядился наскоро переписать слова на лист дорогой бумаги, привезенной из мастерских Баларма.

Надира умела читать не очень хорошо и вынуждена была бегать к деревенскому имаму46, который через три дня чтения и перечитывания стихов, потерял терпение и прогнал девушку. А она тем временем выучила стихи наизусть, а потому вскоре и слуги запомнили многие из строф, которые хозяйка цитировала, когда они стояли рядом. «А ведом ли тебе, властитель мира, Надиры небосвод и бирюза очей ее?» – чаще всего запоминали эту строфу.

Как и предполагалось, весть о скорой свадьбе Надиры и каида стремительно вылетела из стен дома Умара. Жители рабада восприняли новость с таким большим воодушевлением, что Надире становилось страшно неловко, когда перед ней кланялись и всячески выражали почтение даже девушки, вместе с которыми она выросла. И наконец, весть о «Надиры небосводе» и о ее свадьбе с каидом влетела в дом, где жили христиане рабада.

Как-то раз Алфей, глава семьи, изработавшийся человек, который на вид казался лет на двадцать старше, чем на самом деле, позвал за стол всех своих детей. Шел обеденный час, в тот день Аполлония с матерью Катериной тоже пошли на огородное поле вместе с мужчинами помочь им да перекусить вместе, не ожидая вечера. Алфей с Микеле только что закончили поливать участок со спаржевой капустой, опустили заслонку в сакие47, проложенной по участку, отложили в сторону мотыги и отправились обедать. Микеле свистнул Коррадо, который с самого утра стоял у шадуфа48, поднимал воду из габии49 и сливал в маленькие каналы для орошения полей.

Катерина кипятила козье молоко в большом казане, а Аполлония подкладывала в огонь дров, Алфей окликнул всех и велел сесть за стол в сарайчике около поля. Сарацины с самого начала поощряли небольшие земельные наделы и интенсивное земледелие, и испольных хозяйств, разбросанных по острову, было много, и зачастую отстояли они одно от другого не столь далеко, а рядом с полями крестьяне сооружали нехитрые сараишки.

Теперь дети сидели перед отцом, Коррадо, Микеле и Аполлония, а жена все еще занималась готовкой обеда. Алфей узнал новость про Надиру днем раньше. Он слышал, как сыновья судачили о ней, а Аполлония восхищалась девушкой с синими глазами, так что Алфей, как отец семейства, не мог не задуматься о будущем своих трех детей.