– Здесь не бывает зимы.

– Тем не менее, скажите спасибо, что я не прошу летающий автомобиль.

– Аэростат? Надо подумать.

– Купите мне Монгольфьера, я боюсь летать на Ку-Ку с этими оборванцами.

– Это не Ку-Ку, который еще в проекте, а планер Гер-Мания. От слова, лететь куда был специально спланирован.

И не перебивайте, ибо Гер – это место, а Мания – всегда:

– Величия.

– Место Величия, – повторил Ма слова Щепки. – Я сразу не догадался.

– Это что-нибудь меняет?

– Да, как два человека меняют одного.

– Меняют на что, на кого, простите?

– Одного на два, – констатировал Ма.

– И вы это уже чувствуете?

– Достаточно того, что я знаю.

– Из вас выйдет отличный абстракционист.

– Вот из ит?

– Художник, такой как Пабло Пикассо, Ван Гог, Тулуз Лотрек, и еще один, работает мастерком вместо кисти, а получается: правда.

– Сезанн.

– Вы знали?

– Нет, вы только что мне сами сообщили это имя, и не только, но я увидел его полотна:

– Настоящего будущего.

Прибыла Кали и было, как выразился фигурально Май:

– Не хуже, не хуже.

– Вы с кем-чем нас сравниваете? – спросила Ка. – С Вавилонской башней, или с Пизанской?

– Это одно и тоже, милые леди, ибо Пизанская и показывает падение Вавилонской.

– В том смысле, что пала для того чтобы так и стоять раком до Конца Света?

– Да. Что значит: упавший – уже не споткнется.

– Тогда я так и буду называть мою любимую позу: Пизанская башня.

– Тогда я, – сказала Щепка, – Вавилонская.

– Напишите мне короткие рефераты на тему: чем они все-таки отличаются. Ибо я должен вас не путать, хотя бы в ночном полете.

– Я уже решила, – сказала Ка: – Люблю падать направо, она налево.

– Уточните, пожалуйста, координаты полностью, ибо Бета и Альфа, хотя и похожи, но имеют одно важное отличие:

– Очередь, в которой они стоят, – резюмировала Ка.

И решили определять местоположение все-таки не по Ориону или Сириусу, а по Полярной звезде, так как она ближе, вроде.

– Я люблю делать это днем, – сказала Щепка.

– Днем проще, будем ориентироваться по Солнцу. Тень справа – ложись, тень слева – уступи очередь.

– Это, если мы смотрим на запад? – спросила Кали.

– Да, у нас одни окна смотрят на океан в Турцию, где для нас восходит солнце, а другие, наоборот, на Швецию, где на мир смотрят через цветные стекла, и я не понимаю, зачем?

– Скорее всего, – сказала Майер, – хотят столкнуться с тем, кто так даст в лоб, что искры вызовут разноцветное сияние, и чтобы оно не затухало со временем, эти стекла и нужны:

– Радужные сны будут казаться не только ночью, но и днем, – констатировала Щепка.

Вот так, если люди учатся в университетах, им некогда заниматься этим прямым исследованием действительности – лишь бы запомнить, как взять все производные, а тут, пажалте:

– Других занятий нет, как только изучать эту действительность на практике.

Поэтому ребята из нижнего домика, так и называли благородных вам-пир-ш революции:

– Практикантки.

Но какой революции, пока додуматься никто не мог. И естественно:

– Трудно, трудно. – ибо почему-то кажется, что вечно то, чего, практически, и вообще-то не бывает, а если кто и додумается:

– Редко, – и вечное, не что иное, как Прошлое.

Поэтому им – Бутлерову, Бурову и Ивановскому – было первое, ужаснувшее их сообщение, сакральные слова Майера:

– Я принес вам Будущее.

– Ужас. – Но все тут же и задумались:

– Почему так страшно?

– Скорее всего, потому, – сказал Буров, – раньше будущее принадлежало каждому, и более того, только в мечте.

– Сейчас предполагается одно на всех, – сказал Бутлеров.

– И в реальности, – констатировал Ивановский.

– Что это может быть? – никто не знает.

– Я знаю, – сказал Кетч, входя в эту хижину, как ее называли наверху: