Фирсан слышал, как «вертухай» сказал, что этого врага народа все равно приговорят к вышке. Он знал, поэтому ничего и не хотел говорить. Не должен, не должен Краснов знать, что он, Сашка Фирсанов, без пяти минут вор, покушался на деньги рабочих.

– А вас, Петрович, за что?

– Меня, Саша, обвинили немецким шпионом…. Говорят, я Родину продал и на Гитлера работаю….

– Это же бред!

– Бред не бред, но кому–то это нужно…. Немцы к нам на завод каждый год приезжали и приезжают…. У них договоренность с Наркоматом обороны. Вот только я слышал, Саша, что война с немцами неизбежна. Сталин оттягивает время, как может, чтобы перевооружить Красную армию. Но ведь у немцев тоже разведчиков хватает. Они–то Гитлеру их сраному тоже докладывают о нашем перевооружении.

– А я, Петрович, в политику не лезу. Вон вашего брата, сколько сидит…. Полная тюрьма.

В каждой хате по несколько человек лишних. Каждую ночь в подвале расстрельные приговоры в исполнение приводятся. Мочат народ русский – мама, не горюй! Я не хочу под вышку! Лучше быть блатным вором, чем политическим жмуром. Во!

– Это, Саша, ты говоришь правильно. Да и философия твоя мне понятна…. Ноги они ведь из жопы растут, поэтому их в дерьмо можно ставить смело. А раз в дерьмо наступишь, то всю жизнь оно вонять будет, жизни не хватит, чтобы потом отмыться.

Фирсанов посмотрел на свои ноги, почесал под подмышками, разгоняя собравшихся там, на собрание вшей.

– Я, Саша, это образно говорю! Натуральное говно в бане отмоешь, а вот внутреннее.…. То, которое внутри, его никогда…. Оно вечно. А люди, люди они чувствуют, в ком этого дерьма много, а в ком….

– А я понял, Петрович, – перебил его Фирсанов и задумался.

Он стал размышлять над словами сказанными Красновым. Как–то само собой он вновь вытащил папиросы и предложил майору. Краснов отказываться не стал, видно предчувствие скорого конца не отпускало его ни на миг. Вот и хотел Валеркин отец жить на полную катушку даже среди этого вонючего болота.

Сколько прошло времени, было неизвестно. Дверь в камеру открылась, и в его проеме показался «кум». Он стоял с видом хозяина, широко расставив свои ноги. Хромовые сапоги были начищены до зеркального блеска. Синие галифе были выглажены так, что об них можно было порезать пальцы. Новая портупея с наганом в кобуре перепоясывала такую же новенькую шевиотовую гимнастерку.

– Ну что, жиган, ты созрел для нашего базара? – спросил начальник оперативной службы тюрьмы. – В говне сидишь по самые уши? Я слышал, ты хочешь со мой поговорить?

Фирсанов взглянул на кума и сказал:

– Знаешь, начальник, – это дерьмо можно в бане отмыть. Страшнее то, которое внутри. Его отмыть порой даже жизни не хватит, – гордо ответил Фирсанов, повторяя слова Краснова. – Ты начальник, «лепилу» приторань, а то этот майор, загнется, – продолжил Фирсанов, и кивком указал на лежащего политарестанта. Он рассчитывал, что сможет через санитара передать в камеру «маляву», в которой обрисует всю ситуацию, в которой оказался.

– Ему «лепила» не нужен! Этому немецкому шпиону и так осталось жить до приговора «тройки». Чекисты на него уже собрали досье по 58– 1а. Осталось только в трибунал передать и – все! Эй, майор, ты повремени подыхать– то, тебе завтра с делом знакомиться, – сказал «кум» через плечо Фирсанова. – Так что, Ферзь, будешь с администрацией дружить?

– Хрен возьмешь, начальник, Сашу Ферзя! – сказал Фирсанов и, согнув руку в локте, другой рукой стукнул по внутренней стороне, показывая такой русский хер.

– Ну, что ж, тогда посиди еще суток пять, может до тебя дойдет. Не таких воров ломали….