Мягкий дождик со ртутного неба и земля безмолвная, как камень. Вода падала, бережно омывая все во владеньях своих, деревья и поля, каменный порожек и все еще сочившуюся кровь, ручейки, алым сбегавшие к раззявленной пасти радушной почвы.

Земля скривилась, а Койл встал на ноги, и укрепился на них, и заметил, что лошадь ржет, и увидел, что подалась она уходить. Он огляделся на поля и тропку, и медленно направился к ней, животному дикоглазому, и пошептал ей, успокаивая, затем гладя ее по телу, руки у него липкие и марали окровавленными потеками снежно-белую шерсть ее, пока не встала лошадь спокойно, а он затем повел ее обратно по тропе.

Умница девочка. Хорошая девочка.

Нигде тут лошадь не привязать, поэтому он обернул вожжами камень, а затем склонился к падшему человеку. Глаза его сузились, а потом взгляд его обратился к почве из страха чиркнуть по глазам трупа, незрячим луковицам, остекленело вперившимся в небо, и он схватился за лодыжки в сапогах и потащил тело, голова его без шляпы моталась из стороны в сторону, пока тело это не улеглось крестом на тропу. Он выпрямился, переводя дух, и оглядел землю окрест, сквозь марево линялую серость кварцитовых холмов и болота под ними, простершуюся золотисто-бурым, в хватке ее затаились притихшие столетья.

Он присел на корточки, и просунул руки трупу под мышки, и сцепил их, и воздел мертвый вес его себе на грудь, голова поникла да упокоилась у него на плече, и он пинал тащившиеся следом пятки. Танцорами-трупокрадами могли б они быть, с одеревенелыми конечностями под мелодию шептавшего ветерка, и, пятясь, он потерял равновесие. Лошадь нервно дернулась, и он рухнул наземь, все еще сомкнутый в объятье, а продырявленная голова уткнулась в него, и он отвернулся, а желудок его опустошился. Исусе. Он встал, и вытер рот рукавом, и начал сызнова, присев и тужась, покуда мертвец не встал, поддернутый, по стойке смирно, а потом он вновь нагнулся, и перекинул тело себе через плечо, и понес его к лошади. Труп уложил он поперек седла и посмотрел на сияющие сапоги мертвеца, затем склонился к бурьяну и выдрал горсть листьев щавельника и вытер о них себе руки. Повернулся и увидел, что за ним наблюдает черная собака.

Гончая Хэмилтона стояла поодаль, настороже подавшись вперед, хвост трубой, а глаза сужены и глядели не мигая. Койл топнул на нее, но взгляд свой собака не отвела. Он поискал глазами под ногами и подался к стене, где подобрал обломок камня. Вяло кинул его, камень отскочил в бурьян, а собака не сошла с места. Он подобрал еще один, видом что крупный клык, и вот он опасно отскочил перед гончей, и та убежала.

Койл приблизился к лошади, и взял поводья, и развернул животину, а когда снова глянул себе за плечо, собака вернулась. А ну пшла к окаянному. Койл вывел лошадь обратно через те ворота, в какие въехал Хэмилтон, и закрыл их, и поглядел на собаку, наблюдавшую из-за них.

Дождь прекратился, и он провел лошадь тропою под прикрытие деревьев, минутку постоял и послушал. Ох будьте, пожалуйста. Бодрый пересвист черного дрозда и все остальное – как и должно быть. Под сенью дерева срезал путь к холмам, неуклюжее это шествие, притихшее с обмякшим трупом, не положенным ни в какой гроб, кроме уклончивого воздуха, и обмыт он для погребенья своего лишь ихором из растворенных вен своих, а никаких плакальщиков, кроме этой черной собаки, нигде и не видать. Деревья расступились, и земля склонилась к Друмлишу, где подошли они к ручью, вода шуршала по камням, словно наблюдавшие шептуны. Лошадь он привязал и снял пиджак. Старый твид, ношенный и вытертый по краям, теперь настоялся на потемнелой крови. Он заметил, и выругался, и стукнул себя кулаком в челюсть. Дурила ж ты. Пиджак вымыл он в воде, и пятно ослабло, но осталось, и он его отжал и понес в руке, а потом повесил лошади в подпругу. Снова нагнулся к потоку, и черпанул пригоршни воды холодной и целебной себе в рот, и подвел лошадь и дал напиться ей, собака ж наблюдала из деревьев, а тело мертвеца свешивалось с лошажьих боков.