– Пока.

Дочка положила трубку, и мне стало как-то не по себе. Она ни разу не сказала «спасибо», что любит меня или скучает. Это сильно ударило по моей и без того расшатанной самооценке, но я решила не придавать ее словам слишком большого значения. «Подростки – они все такие колючие. И вообще! Наверное, ей совсем не до меня сейчас, спешит скорее покататься на лыжах», – подумала я.

Мы больше не созванивались. Не хотелось навязываться Наташе, но после разговора остался на душе осадок. Сначала я думала, что надо бы перезвонить и сгладить этот неловкий эпизод, чтобы меньше нервничать до ее возвращения. На самом деле, мне бы было достаточно услышать радость в ее голосе (радость от того, что она общается со мной, а не едет на лыжную трассу; или просто почувствовать какую-то теплоту в интонации). Эти обрывки фраз меня просто добили.

Когда я росла, в нашем доме не допускалось такого отношения к старшим:

– Ты что себе позволяешь? Ты как со взрослыми разговариваешь? – пара таких замечаний, и я усвоила, что показывать свое истинное отношение запрещено. От этих претензий я, разумеется, никого резко не зауважала, наоборот, отвращение и злость копились во мне годами.

«И что, разве так лучше? Это же не настоящее почтение, а фальшивое. Нет уж, лучше пусть моя дочь говорит то, что думает, и остается сама собой», – подумала я.

Было такое чувство, что ей неприятно меня слышать, а сюда же добавился страх при звонке опять выйти на связь с Кириллом. Вновь придется делать вид, что у нас непринужденная беседа, а мне это ни к чему.

Я отправилась на кухню и включила электрический чайник. Затем сделала себе бутерброд с сыром и ветчиной, открыла дверцу шкафчика и достала коробку с лекарствами. Долго копалась в поисках нужного и, наконец, на самом дне обнаружила стеклянный флакончик с валерьянкой. Насыпала на ладонь шесть ярко-желтых таблеток, чтобы наверняка помогло (от одной никакого облегчения), и запила их водой.

В самом углу балконной двери одиноко красовалась маленькая бумажная снежинка, которую давным-давно вырезала Наташа. Снежинка так и жила там, вверху, уже не первый год. Сначала мы с Наташей ленились ее смывать (это же надо лезть на стул), потом решили оставить до весны, а летом она уже стала нам совсем как родная, и избавляться от нее было жалко. Я подошла поближе и потрогала ее пальцами: один край оттопырился, а второй накрепко прилепился на мыло. «Пусть висит до весны».

Чайник вскипел. Я взяла кружку, налила кипятка и поставила чайник на место. На календаре было 29 декабря – почти Новый Год, и, к сожалению, встречать его мне придется в одиночку. Сегодня, к тому же, день рождения моей дочери.

«Можно начинать отмечать все сразу», – подумала я и открыла холодильник, а затем достала полупустую бутылку испанского вина. Налила его в турку для кофе и поставила на плиту. Порывшись в коробке со специями, насыпала туда щепотку мускатного ореха и немного корицы. Затем бросила палочку сухой гвоздики и добавила чайную ложку сахара. Сахар рассыпался по плите и начал плавиться, шипеть и дымить. Я улыбнулась: всегда любила странные запахи.

Мне нравился запах хлорки, бензина, ацетона и стирального порошка, церковных свечек и табачного дыма (когда курил кто-то рядом, я втихаря кайфовала), а еще – запах жженого сахара. Жидкость в турке зашумела, и я выключила газ. Открыв поддон холодильника, нашла там половину засохшего апельсина. «Самый раз, сойдет», – обрадовалась я и отрезала ломтик. Положила его в высокую стеклянную кружку для латте и придавила ложкой, а затем залила горячей смесью.