– Ну, да.

– Почему ты сразу не сказала?

– Ну, мам. Мне так хотелось оставить. А я не знала, разрешишь ты или нет… если я тебе признаюсь…

– Но ты же помнишь, как я всегда хвалила папу… С чего ты взяла, что я бы запретила? – пробормотала я, как в тумане.

Вдруг показалось, что на голову обрушился огромный куб льда, и он оглушил меня, расколол череп, и теперь по лицу хлещет кровь. Безумно хотелось плакать, но я держалась изо всех сил.

– Вот… Именно поэтому, – задумчиво протянула дочка, – мы с папой поговорили об этом, и он сказал, что ты не перенесешь этого горя, если он пропал, а потом появился… Он сказал, что тебе будет больно, и ты не сможешь его простить.

Очень задело это «мы». У нас с дочкой давно исчезло это выражение.

– А как же его новая семья? – я взяла себя в руки и стала говорить спокойно. – Где они все?

– Папа уже давно живет один, года три. Как-то так получилось, он потом… Он долго жил один, потом начал искать меня, очень долго искал… Потом боялся мне написать, ведь он не знал: захочу я с ним говорить или нет? Может, я его в черный список добавлю? Или я его ненавижу? Ему было так страшно…

– Так страшно, что за девять лет он тебе ни разу не позвонил, – ляпнула я и тут же прикусила язык. Но было уже поздно.

– Мама, зато он сейчас позвонил. Так что? Можно на Новый Год с папой? Да?

– И сколько бы ты еще молчала, если бы не эта поездка?

– Да ладно, мам. Я бы рассказала. Ты же моя мама! Я ж тож понимаю, что надо было тебе все рассказать.

– Я ж тож, – не удержалась и передразнила я ее. – Да, езжай. Конечно… Езжай, ради бога, – растерянно пробормотала я и потуже завязала вокруг себя халат. Начало знобить.

Далее я зашла в ванную и встала под горячий душ, несколько раз переключила воду на холодную и обратно. Быстро намылила волосы шампунем, молниеносно искупалась и вернулась на кухню. Открыла посудный шкаф, достала турку и заварила в ней кофе. Наташа доедала яичницу, которую только что сама себе пожарила.

– Ты будешь чай? – спросила я.

– Нет, мам. Я уже ухожу.

Она вскочила из-за стола и побежала одеваться в школу. Когда через пять минут я закрыла за ней входную дверь, то вернулась обратно, к Наташиной пустой тарелке, и застыла, уставившись в одну точку. Потом что-то вывело меня из оцепенения, и я оглядела стол: вот салфетки, вот вилка, вот недопитый стакан сока. В голове пронеслась предательская мысль: «А раньше она бы ни за что на свете не села есть одна, не спросив у меня». У нас в доме было так принято – кто проголодался, всегда спрашивал другого, и в случае необходимости готовил на двоих.

«Но ведь она спросила, а я ничего не ответила и пошла в душ», – вспомнила я.

«Нет, ответила. Ответила, что собираюсь есть», – парировала другая часть меня.

Точно…

Итак, в Наташе прослеживались какие-то изменения, причем столь явные, что не заметить этого было невозможно. Мое тело вдруг что-то пронзило острой иглой, от макушки до пяток. Обидно. Села есть без меня. Скрывала общение с Кириллом. Обманом проносила в дом его подарки. Вела себя, словно чужой ребенок. «Зато у нее теперь есть отец», – подумала я, поставив сковородку на плиту, и принялась готовить завтрак.

Белок вспенивался и угрожающе шипел, образовывая из пузырей «яичное цунами». Наблюдая за ним, я куда-то провалилась, словно в портал, в другое измерение. Вокруг меня образовалась ментальная пустота, бесконечный поток мыслей затих, и я потеряла счет времени. «Как лягушка в камне», – вдруг пришло в голову сравнение.

Когда мне было лет восемь, мне кто-то подарил книгу, которая полностью захватила мой разум. Я не выпускала ее из рук, пока не прочитала полностью, от корки до корки, и так несколько раз, по кругу, до одурения. Останавливало то, что на пятый или шестой раз одна и та же история утрачивала свою новизну, и рассказы уже не приносили столь ярких эмоций.