– Извините! Извините! Я сдаюсь!

Едва удерживая рвущийся наружу смех, наставник выхватил помятое письмо, вернулся к столу и произнес с притворной строгостью:

– Теперь сядь и объяснись. Вопиющее непослушание! Все же я твой наставник!

Смущенный У Чан пробормотал:

– Учитель же…

– Учителем ты решил меня называть, будучи еще ребенком. Я понимающе отнесся к подобному, все же наше общение строилось именно в подобном ключе. Я был принят на службу в качестве твоего наставника. А пока сядь поближе и взгляни. – Го Бохай развернул письмо, положил его на стол и пригладил рукой.

Измятая бумага некоторое время противилась, но все же выпрямилась, явив содержимое. У Чан склонил голову над листком и удивился: вопреки ожиданиям, это оказалось не письмо, а аккуратный набросок юноши, опирающегося на меч.

– Это… я?

– Кто же еще так небрежно обращается с отцовским подарком?

У Чан мигом вспомнил тот день. Изображенная на листе сцена произошла до прибытия четырех старейшин на гору Хэншань. Тогда Го Бохай вдруг ни с того ни с сего решил, что тренировка для будущего бога посреди подготовки к церемонии Посвящения будет уместна, и наказал без устали заниматься. Большую часть времени он присутствовал лично и лишь изредка покидал тренировочное поле. В моменты, когда наследник оставался один, он опирался на меч и устраивал себе передышку. Немало людей в тот день мелькало перед глазами У Чана, но он не был заинтересован в их делах, поэтому не обращал внимания. Но, вспомнив сейчас, осознал, что все же был один мужичок частым гостем на горизонте.

– Неужели это нарисовал тот пьянчуга, называвший себя «рукой божьей воли»?

– Верно, мастер Ли. Он достиг огромных вершин в своем деле, о чем свидетельствует столичная скульптура. Не стоит ругать других за их пагубные привычки.

У Чан вновь взглянул на изображенного себя и в этот раз заметил те самые тонкости, отмечающие мастерство работы. По-видимому, из-за того, что сам натурщик не позировал, картина вышла общей, с минимальным количеством штрихов и деталей. Резкие мазки толстой кисти не только создавали ощущение движения, но и весьма точно передавали общее настроение того дня: меч казался тяжелым и неудобным, его вымотанный хозяин, стоявший на тренировочном поле с задумчивым видом, очаровывал и восхищал, а непринужденная поза юноши говорила о том, что тот все время чего-то или кого-то ждет.

Выходит, наставник пригласил мастера Ли, чтобы тот тайком заполучил все нужное для создания тяньцзиньской скульптуры У Тяньбао! Пропорции, особенности строения тела, манера держаться… У Чан был прав, когда, увидев на столичной площади исполинского себя из камня, подумал, что учитель наверняка замешан.

С грустным вздохом воспитанник уселся напротив наставника и, опустив взгляд, тихо, но четко произнес:

– Этот нерадивый ученик просит прощения.

– Принимаю. – Го Бохай кивнул. – Жаль, что ты не решился сразу признаться мне, что не вскрыл подарок, но, надо думать, для тебя это не особенно важно?

– Нет! – У Чан выпалил это так быстро, что впору было усомниться в его честности, и наставник, не желая ставить и без того смущенного наследника в неловкое положение, прервал его:

– Все же одну тему мы с тобой будем обязаны обсудить, как бы тебе ни хотелось этого избежать. Иногда и солнце вынуждено уступать место луне раньше положенного времени.

В зал знаний заглянула Минь-Минь.

– Ах, вот вы где, господин. Мне велели передать, что завтра вечером глава собирает прием в честь возвращения наследника. Вас попросили явиться раньше гостей.

Го Бохай не глядя вложил рисунок в руку скривившегося, как от головной боли, воспитанника и ответил: