Папа приехал еще через час. Каким он был, я не понял. Не то серый, не то бледный. Цвет лица в свете ламп было не определить. Его лицо искривилось, покрылось морщинами. Не разуваясь, он прошел в комнаты, набил пару пакетов какими-то вещами младшего сына, и, кажется, схватил из шкафа два или три полотенца. Повозившись на кухне, он направился к выходу.

– Что там? – еле слышно выдавила из себя бабушка.

– Ничего! Пока ничего! – ответил он ей.

Все происходящее дальше стало словно туманом. О том, что меня нужно покормить вспомнили еще через час, когда уже было за полночь. Этим вопросом занялся дедушка. Бабушку он отправил вымыть полы, остававшиеся грязными после врачей, папы и всех тех, кто ходил по квартире, не разуваясь. Такова была обстановка. В свою очередь я находился не то в полусне, не то в прострации. Спать мне одновременно и хотелось, и нет. В голову лезли и тут же покидали ее всякие мысли. Но больше всего нужным для меня сейчас казался голос мамы. Мне очень ее недоставало. Опять же и ей было не до меня. Это осознание сдерживало меня от ненужных звонков ей.

В квартиру она вошла утром вместе с папой. По ним было видно, что ночь для них обоих прошла в бессоннице. Я сам смог провалиться только часам к пяти, ворочаясь под одеялом до утра.

– Ну? – снова первой ожила бабушка.

– Ничего. Состояние по-прежнему тяжелое! – прозвучал ответ мамы.

Потом в прихожей начался негромкий и почти не разборчивый разговор папы с дедушкой, из которого я понял, что они обсуждают репутацию врачей и медицинского персонала, с которым, по слухам и отзывам, можно иметь дело. Однако ничего конкретного я так и не услышал. А вся их беседа закончилась потоком отборного мата, опять же в адрес кого-то в больнице. По всей видимости, большинство порядочных врачей, по воле злого рока в этот день на работе отсутствовали. К тому же накладывал огромный отпечаток фактор новогодних праздников и зимних школьных каникул.

Испытывая информационный голод и, явно соскучившись по родителям, я устремился им навстречу, стараясь насладиться их запахом, их присутствием дома. Но ни папы, ни мамы я толком не увидел. В стремительной спешке они оба переоделись, наскоро умылись, что-то взяли из вещей, извлекли откуда-то, видимо из тайника, деньги и, быстро покинули квартиру. Лишь под занавес их присутствия до меня донеслись короткие обрывки фраз взрослых, снова не прояснившие ситуации с Тимой.

Следующий день выглядел как прошедшее ночь и утро. Нам кто-то иногда звонил, кому-то звонили дедушка и бабушка. Пришла вторая бабушка, на вид такая же заплаканная, как и первая. В районе времени обеда опять вспомнили обо мне и покормили завтраком. Я молчал, растерянно глядя на всех. Но, в итоге предпочел спрятаться в комнате и побыть наедине с собой.

– Что с твоим братом? – услышал я в телефоне голос Митрохи, который вслед за вопросом сразу изложил мне дошедшую до него версию случившегося.

Из нее получалось больше похоже на то, что мой брат начал сходить с ума из-за своей излишней учености и большой заумности. У него, как говорят, поехала крыша. Как следствие этому было его целенаправленное падение с крыши трансформаторной будки. Причем не в сугроб, что подтвердили все дети во дворе, потому как видели это лично, а непременно на твердую поверхность. По второй версии, озвученной мне Митрохой, Тима и вовсе спрыгнул с крыши нашего дома. А там все девять этажей.

Разговор с другом меня нисколько не отвлек. Я по-прежнему был погружен в действительность и как все в квартире ждал вестей из больницы. Чтобы хоть как-то внести ясность, я выдал Митрохе все, что знал сам. Меня он, конечно, понял, но подчеркнул наличие разных слухов, основанных, прежде всего, на всевозможных небылицах. Причем, довольно злых, или, как минимум, не добрых.