Выйдя от Кузьмы, я подумал – какой хороший врач, раз и вылечил. Будучи уже взрослым, я при упоминании литературного героя Козьмы Пруткова представлял себе его в образе Кузьмы с далёкого Куртая.

Дом, в котором мы жили, стоял на отшибе. За домом был огуречник а потом наши огороды, а дальше зерноток третьего отделения, то есть Куртая. До центра посёлка надо было идти мимо баз, которые примыкали торцами к дороге, затем кузница и – центр посёлка, где были клуб и магазин, где работала мама. Когда я приходил в посёлок, ребятня посылала меня в магазин. Прилавки в магазине были высокие, и меня из-за прилавка не было видно. Для входа за прилавок имелся откидывающийся столик. Его мама поднимала и проходила за прилавок, а затем опускала. Я же мог пройти под ним, не сгибаясь. Прошмыгнув под прилавок, я, сколько мог, брал в руки конфет и спокойно удалялся. Иногда это проходило не замечено, иногда строгий мамин голос предупреждал меня: «Ох тебе попадёт, опять конфеты таскаешь». На улице уже ждали пацаны и, получив по твёрдой карамельке, восторженно меня хвалили.

Наша с Геной мама начала работать в холодном не отапливаемом магазине и проработала продавцом всю свою трудовую жизнь. После выхода на пенсию ещё несколько лет также продолжала работать в магазине. Я помню, как она одетая в полушубок и валенки, а сверху одет халат, в пуховом платке, в перчатках с обрезанными наполовину пальчиками, дула на замерзающие руки и перекидывала костяшки на счётах, обсчитывая покупки. Приходя поздно вечером домой, она ещё долго не могла согреться. К покупателям была всегда приветлива, и они это ценили. В Степном совхозе все от мала до велика знали её и уважали. Постоянные перемерзания, конечно, сказались на её здоровье, в пожилом возрасте у неё сильно болели ноги, а пальцы на руках повыкручивало и они не могли полностью разгибаться. В один из моих приездов домой в отпуск, я сидел за столом, мама подошла сзади и, что-то говоря, погладила рукой меня по голове. Из -за не разгибающихся пальцев её руки, поглаживание получилось не нежным, а холодным и колючим. Я непроизвольно отдёрнул голову. До сих пор не могу себе простить, что не оценил мамино внимание и ласку и не ответил на них. Не знаю, что она подумала обо мне, но ничего не сказала, а тихо отошла к печке и загремела кастрюлями. Вот такие мы в молодости не чуткие и не внимательные к своим родителям. И только с годами понимаем, как мало уделяли им внимания и думали, что они будут жить вечно, а они ушли навсегда и уже невозможно восполнить и высказать им свою привязанность и любовь. У меня сохранилось одна из самых первых фотографий с мамой, бабушкой и моей двоюродной сестрой Галей.

Но не смотря на все трудности жизнь брала своё. Оставшиеся после войны без мужей и возлюбленных женщины собирались на праздники, пели и танцевали в кругу. Иногда разухабисто, а то тоскливо и нежно лилась их песня. Чувствуя их настроение, мы, пацанята, тоже грустили, прижимаясь к их коленям. Особенно запомнилась лучшая мамина подруга Маруся Лейман, которая была верна ей всю жизнь и даже организовывала похороны мамы, низкий ей поклон за всё.

Учиться в школе я начал в шесть лет, бабушка привела и сказала: Фисенко Витя – будет у вас учиться. Так я и был Фисенко до окончания школы, когда потребовали свидетельство о рождении и я получил фамилию Аксёнов. На Куртае была школа до четвёртого класса.

Находилась школа в одной комнате с большой печкой, где занимались одновременно все классы, рассаженные по рядам парт и один учитель. Учителей особо не помню, лишь один запомнился – Пётр Иванович. Был он маленького роста во время уроков садился на учительский стол и болтал ногами.