А в той квартире, куда я вернулась два дня назад из аэропорта, наоборот — слишком много прошлого: отголоски былого, пропитанные тёплыми воспоминаниями, которые теперь обжигают, как раскалённое железо, оставляя шрамы на сердце.

А теперь он везёт меня домой. Только где это? Там, где живёт он, в его мире, который я покинула? Или там, где должна быть я, с малышом?

Я смотрю на свои руки, лежащие на животе, и чувствую, как тепло от ощущений что моя любовь там, пробивается сквозь ткань пальто. Шесть месяцев. Мой секрет, моя сила, моя слабость. И я не готова к тому, была к такой быстрой встрече с его отцом. Не сейчас. Не так.

Машина мягко скользит по вечернему городу. Свет фар выхватывает из темноты силуэты людей, витрин, домов, отблески мелькают в окнах, расплываясь в нечёткие тени.

Улицы, залитые вспышками камер всего десять минут назад, исчезли позади, и теперь мы будто вдвоём — без шума, без чужих глаз, без того хаоса, что обрушился на нас у ателье.

Журналисты, их крики, вопросы — всё это тонет в прошлом, но я всё ещё чувствую их взгляды, как иглы, впивающиеся в кожу. А теперь только он и я, и эта тишина, что давит сильнее любых слов.

Я украдкой смотрю на Макса , и сердце сжимается так, что дышать больно.

Он изменился.

Вроде бы всего шесть месяцев, но они легли на него, как десять лет, вырезали из него большую часть того Максима, которого я знала. Скулы стали острее, черты лица заострились, под глазами залегли тени, глубокие, тёмные, которые даже приглушённый свет в салоне не скрывает. Виски, которые когда-то только тронуло серебро, теперь почти полностью поседели, выдавая усталость, тяжесть, что он носит внутри. Он похудел — не так, как от тренировок, не так, как от контроля за телом. Нет. Это другая худоба — загнанная, нервная, та, что приходит от бессонных ночей, от перегруженного сознания, от пустоты, что выжигает изнутри.

Он кажется ещё жёстче, чем прежде. Его подбородок покрыт слегка небрежной щетиной — не той ухоженной, что он любил поддерживать, а дикой, колючей, как будто он забыл о себе.

И я ловлю себя на том, что вспоминаю… Как раньше могла провести по нему ладонью, ощутить шершавую теплоту кожи, как он перехватывал мою руку, целовал пальцы, когда ему не хватало слов.

Эти воспоминания врываются в меня, как ветер в открытую дверь, и я задыхаюсь от них, от этой боли, что вспыхивает в груди, горячей, невыносимой.

Теперь же я не знаю, о чём он думает. Но я знаю, что он хочет разговора.

А я не хочу. Не могу. Не сейчас, когда внутри меня всё кричит от волнения и неопределенности.

Всё это — ловушка. Пресса, его внезапное появление, теперь это. Он снова тащит меня в прошлое, в тот водоворот, из которого я вырвалась шесть месяцев назад, улетев из Москвы, чтобы спасти себя.

Я отворачиваюсь к окну, прижимаю ладонь к стеклу, холод пробирается в пальцы, но мысли продолжают крутиться, лихорадочно сталкиваясь друг с другом.

Почему он появился сегодня? Как узнал, что я вернулась?

Он всегда умел добывать информацию, но… зачем?

Что с ним было после нашего развода?

Где эта змея? Она исчезла из моей жизни, словно страшный сон, но… куда? Исчезла ли полностью? Максим не говорит о ней.

Как он вообще жил все эти месяцы?

И, наконец… Зачем, чёрт возьми, он полез в политику?

Максим Волков — человек, который всегда держался в тени, которому нужна власть, но не публичность. Теперь он — под прицелом камер, под чужими взглядами, под пристальным вниманием журналистов.

Почему?

Я чувствую, как от всех этих вопросов начинает болеть голова, как боль стучит в висках, отдаётся в затылке, и ребёнок внутри снова толкается, будто чувствует моё смятение.