– Так ты Аллай предлагаешь? – не выдержал Енька.

   Уалл покачал головой:

– Восстанови мою честь, ладно? А куда ехать… – пожал плечами, – не мне решать.

   Через две недели Енька решился. Не выдержал. Еще чуть, и начал бы биться головой, в четырех стенах. Все организовал, естественно, Уалл – бывшего мальчишку не заставил бы высунуть нос и всемирный потоп. Кроме как чтобы со скоростью быстроногого жеребца покинуть крепость. Договорился с комендантом – начальник Уммского Глаза с удовольствием выделил двух превосходных верховых лошадей и все необходимое для дороги.

   Наотрез отказался от довольно привлекательного дорожного платья, чем расстроил женскую половину Ясиндола, и неожиданно запросил доспехи.

– Что-о? – подумал, что ослышался, ассаец. – В железе? Шестьдесят фунтов? Копчик не осыплется?

   Интендантская служба сбилась с ног, перерывая запасники, у Енькиной комнаты не переставали громыхать сапоги. Нашли самый малоразмерный кожаный поддоспешник. Добавили боевые наплечники, наручи и краги арбалетчика, широкий многослойный ремень и верховые сапоги – получился неказистый боец непонятного назначения. Похоже облачался разбойничий сброд в ельских лесах. Широкий плащ с капюшоном довершил нелепый наряд – Уалл вздохнул: 'Кого он хочет обмануть?' – и махнул рукой.

   Волосы Енька все-таки, поддавшись уговорам, не обрезал, спрятал под кожаный салад. В Семимирье брили головы изменившим женам…

– Пушаль не повяжешь?

   Скрипнул зубами. Пушаль – что-то вроде специального широкого платка, которым женщины обвязывались вокруг бедер, если судьба заставляла одеть доспехи, охотничий костюм или еще какую одежду, напоминающую мужскую. Дабы подчеркнуть фигуру и выделить пол. Воины из женщин такие себе, но защиту никто не отменял – в столице у именитых оружейников можно даже приобрести изящные женские латы. А у королевы, говорят, в охране дворца служили тренированные лучницы…

   К ужасу мальчишки, провожала вся крепость. Офицеры и женщины столпились у ворот, солдаты высыпали на стены – цокот копыт гулко отражался от гордых стен. Уалл от природы невозмутим как олень, а Енька малодушно скрылся под капюшоном.

   Когда над головой проплыла арка въездных ворот – сзади догнал нарастающий дружный лязг клинков. Ясиндол прощался, как с воином.

   Ты навсегда останешься в памяти, оплот мужества и… вывернутого мозга.

   За ущельем задержались на взгорке – за горизонт петляли дороги. К горлу подступила горечь – мать, сестра… Может, не заметят? Не догадаются? Если на час-два, и не раздеваться? Оглянулся на ассайца – тот отрицательно покачал головой. Вобла.

   Ветер гнал волны по луговой траве, лошади трясли гривами и беспокойно переступали ногами…

   От Уммского ущелья – через Берлицкие земли и Вааль. И привет, самый север. Черт бы побрал этот треклятый выбор…

   Поздно вечером остановились у придорожной таверны. Енька спрыгнул с лошади, разглядывая старые потрескавшиеся ступеньки, черные от времени балясы и потускневшую вывеску с нарисованной кружкой пива.

– Сколько до Утрицы? – спросил Уалл выскочившего встретить лохматого пацаненка.

– Еще миль тридцать, господин, – стрельнул глазами тот, с любопытством задержавшись на Еньке, – но в Утрице сейчас дружина, – предупредил на всякий случай, – ловят…

– Кого? – заинтересовался ассаец.

– А пес их знает! – пожал плечами взъерошенный малец и кивнул на ломанную линию отрогов Идир-Яш. – С той стороны ходят, – ухватил обеих лошадей под уздцы и увел в конюшню.

   Контрабанда? Енька оглянулся на темнеющий лес, пустую дорогу, вечерний стрекот сверчков в густой траве… Тихо. Безлюдно. Да какая разница?